— Да-а, конечно, — в раздумье проговорил Анисим Иванович, — в таком положении мальчишка только и поможет.
Дядя Митяй поглядел на Ваську и улыбнулся ему:
— Не забыл?
— Нет.
Дядя Митяй попросил меня принести из сарая ведро угля. Я понял, что мне не доверяют, с обидой взял ведро, а под окном остановился и слушаю, как дядя Митяй говорит Ваське:
— А ну, повтори.
Васька вытянул руки по швам и начал:
— «Командиру четвёртого полка товарищу Сиротке. Завтра на рассвете кавалерийский полк Шкуро при трёх бронепоездах, тридцати пулемётах пойдёт в наступление. Не ожидая, немедленно атакуйте… Сигналом красной ракеты дайте знак. Красные партизаны ударят с тыла. Передаёт комиссар Арсентьев».
Васька ни разу не запнулся.
— Молодец! — похвалил его дядя Митяй. — Теперь погуляй, я после ещё спрошу. Нужно накрепко запомнить.
Я сбегал в сарай, торопясь, насыпал ведро угля и вернулся в землянку.
Васька надел картуз, и мы вышли во двор…
Васька получает задание
За сараем мы сели в высокую лебеду.
— Вот что, Лёня, — сказал Васька в раздумье, — это я приказ выучил. Сегодня ночью пойду на рудник, чтобы передать нашим. Если хочешь, идём вместе.
Я молчал, не зная, что ответить.
— …И больше не придём, — продолжал Васька. — Нас запишут в красноармейцы, дадут винтовки, сабли, и тогда мы отплатим белякам за всё. Они погубили твоего отца и моего сделали калекой. Ну, пойдёшь?
И вспомнился мне отец, до слёз стало жалко мать. Я должен отомстить за них. А дядя Митяй не белогвардеец, я ошибся, счёл его белым, просто он переоделся. Чего же трусить?
Я встал. В сердце моём не было робости.
— Идём!
— Хорошо! Домой ты уже не заходи, а жди меня около Витькиного дома. Понял?
— Понял.
— Бояться не будешь?
— Нет.
— Ну, смотри. Там смелым нужно быть: трудно, а ты иди. Больно, а ты не плачь. Понял?
— Понял.
Когда Васька вернулся в землянку, я постоял минуту в раздумье и пошёл к сараю. Там я откопал свой клад: взял в карман десять штук патронных гильз, перочинный ножик и пуговицу, на которой была звезда.
В землянке тускло светилось оконце. Я подкрался и заглянул в него, чтобы последний раз увидеть Анисима Ивановича и тётю Матрёну, так заботливо приютивших меня, когда я стал сиротой.
Дядя Митяй надевал через голову Ваське нищенскую суму и напутствовал:
— Если поймают, говори: к тётке на рудник идёшь, скажи — милостыню в городе собирал. Сначала пойдёшь по-над карьером. Потом влево свернёшь, к водокачке, а там по «Дурной балке». Пригнись, когда будешь идти, чтобы не приметили.
— Ты потише, Васечка, — вытирая слёзы, проговорила тётя Матрёна, — не беги, если кликнут, не дерись.
— Будь вроде как непонятливым, — добавил Анисим Иванович. — Да вертайся поскорее — мать убиваться будет, сам знаешь.
Васька молча собирал в сумку куски макухи.[3]
Дядя Митяй одёрнул гимнастёрку, попрощался с Анисимом Ивановичем, обнял тётю Матрёну.
— Прощевайте. Для связи, значит, теперь Лёнька у нас. Ну, пошёл.