— Мужика тебе надо, Ритка! — восклицал Аркадий, муж ее сестры Анны, смотрел на нее оценивающим взглядом, одобрительно прищелкивал языком и снова добавлял:
— Пора! Ой, давно пора, Ритка.
Она и сама знала, что вроде бы пора. Но все как-то не получалось. Или не хотелось, что ли. Вот чего, спрашивается, над Пироговым ржала, как умалишенная?! Парень как парень. Спортсмен, денег получал опять же прилично, работая у кого-то там то ли охранником, то ли телохранителем. Он и на квартиру новую своей семье заработал. Потому они и съехали. А Эдик вон заселился, чтоб его…
Рита сбросила с ног старые босоножки, в которых обычно выносила мусор, и уныло побрела на кухню. С грохотом водрузив на огонь чайник, она села к столу, подперла кулаком подбородок и бездумно уставилась в окно. Большой стол с патриархальным названием «ладья», ее недавнее приобретение, Рита намеренно поставила вдоль широченного подоконника. Когда она за него усаживалась, то видела лишь улицу, все остальное — пара утлых навесных шкафчиков, облупившаяся раковина и обшарпанная дверь — оставалось у нее за спиной.
А свои окна Рита любила. И вид из них тоже. Вид был потрясающий, его можно продавать за деньги.
Из кухонного, например, виден широченный городской мост и большая часть проспекта с мчащимися по нему машинами. Из одной спальни — сквер, танцевальная и детские площадки. А другая комната и гостиная выходили окнами во двор, засаженный вековыми елями. К этим деревьям, к их суровой молчаливой задумчивости Рита питала особую любовь.
И в канун Нового года, дотягиваясь из окна до ближайшей еловой лапы, она укутывала ее блестящей мишурой и любовалась потом до тех пор, пока январскому студеному ветру не удавалось растерзать мишуру на мелкие сверкающие частички…
Пироговы тоже по ее примеру наряжали ели.
И часто зазывали соседку на чай с тортом. Рита приходила обычно с коробкой конфет и скромно усаживалась в их тесноватой кухне. А они все хлопотали и хлопотали вокруг. Кто чайную пару ей пододвигает, это обычно папа делал. Кто кипятку подливает и огромный кусок торта в блюдце подкладывает, здесь обычно мама суетилась. А вот сынок их в таких случаях просто держал Риту за руку и шумно дышал ей в ухо. А Рите снова становилось смешно, потому и вкуса угощения почти не чувствовала. Чудная…
Нет, все же зря она не приняла его ухаживаний.
Хороший же был парень, крепкий и здоровый. Однажды на спор втащил ее на руках на их четвертый этаж и даже не запыхался. А она снова смеялась над ним. Ну, не дура!..
А теперь вот на тесноватой кухоньке Пироговых обосновался Кораблев Эдик. И тоже, наверное, пьет чай и завтракает каждое утро. Но ее к себе не зовет, просто-напросто не замечает. И не заметит, наверное, никогда. А вместо этого поедет в ближайшую субботу на дачу к неведомому ей Николаше.
Один поедет, без спутницы, потому что никто ему наверняка не успеет подвернуться. А если и успеет, то это уж точно будет не она. И Эдик поедет вместе с подвернувшейся ему спутницей на эту чертову дачу на своей лимонно-желтой спортивной машине, что утробно урчит под вековыми елями всякий раз, как он ее заводит…
Они будут мчаться все быстрее и быстрее. Будут ловить встречный ветер и улыбаться друг другу, а ветер станет трепать их непослушные пряди, и им будет хорошо и беззаботно вместе. Только… Только это будет не она, не она, не она…
Рита с силой потерла глаза, нехотя выбралась из-за стола и принялась готовить себе кофе. Кофе она принципиально пила только растворимый, так и не научившись понимать всей прелести аромата молотых зерен. Она покупала дорогой растворимый кофе, заливала его крутым кипятком, разводила горячими сливками и насыпала туда три ложки сахара.
Наводила этого, как укоряла Анька, суррогата трехсотграммовую кружку и пила затем долго и с наслаждением.
Рита подхватила с рабочей столешницы приготовленный кофе и вернулась к столу у окна.
На мосту была пробка. Оно и понятно — час пик.
Народ жарился под послеполуденным солнцем, задыхался выхлопными газами, проклинал все огромные города, вместе взятые, и попутно не уставал удивляться, куда это все собрались в то самое время, когда конкретно ему нужно домой. Так бывало почти каждый вечер. Часа через полтора машины начнут двигаться чуть быстрее, и ближе к ночи мост и вовсе опустеет. Тогда она выпьет стакан горячего молока с мятой, распахнет настежь форточку и, задвинув на ночь старенькую занавеску, пойдет спать.