Однако он уехал из Нью Фэйр Хэвен, не дождавшись Марты, и два дня шатался по нью-йоркским барам, пропил почти все сбережения. Марта не лгала, когда писала, что любит его, но лгала, что с Освальдом у нее ничего не было, он все думал об этом. Он простил бы ее, он знал, что сможет простить, но она должна была бы рассказать, почему была тогда с Освальдом, из-за чего и как это случилось.
Мысли об этой сцене жестоко мучили его, отравляли воображение. Однако он знал: Марта не расскажет. Может, даже не будет отрицать, и молчание подтвердит его подозрения, но никогда не расскажет, что и почему произошло между ней и Освальдом. Поэтому он и сбежал из Нью Фэйр Хэвен, поэтому и согласился на предложение рыжего парня из бара «Колорадо».
Именно этот рыжий тип после нескольких рюмок предложил ему полет, оговорил разные детали и выложил деньги под залог, который надо было оставить за самолет, в Линдене. Показывал свой нож на пружине — вот это нож! За такой не жалко и десяти долларов.
«Боже, а если б Марта уехала без этой истории из Нью Фэйр Хэвен и лишь где-нибудь по дороге, а то и в Утике, отдалась Тену, и я бы тогда ничего не знал, какая она, и ждал бы ее, как дурак, в этом скучном пансионате, ждал бы, когда Марта вернется, и не слонялся бы по барам, и не встретил бы этого рыжего субъекта, и не летел бы сейчас в Лантану! Боже, как все перепутано, и вся жизнь зависит от одной-единственной глупости, и никогда не знаешь, что выбрать и как кончится вот эта или другая история! Ох, кажется, есть у меня где-то поблизости коньяк?»
Он вытащил плоскую бутылку из кармана комбинезона и открутил золотистую металлическую покрышку горлышка — она могла служить и в качестве рюмки. Приложил к губам бутылку и хлебнул порядочный глоток коньяка.
Он обнаружил, что, летя над облаками, свернул на несколько градусов к западу. «Надо выправить это: хватит гулянья по небу, хватит думать о Марте, хватит вспоминать. Они платят за то, чтоб ты летел с этим, на носилках, и надо сделать то, за что мне платят. Если все пойдет хорошо, они могут дать мне еще какую-нибудь работу, почему бы и нет. И нечего думать об этой ерунде с Мартой, Теном, письмами, телефонными звонками, и об этом моем письме. Боже, как это меня хватило на такое письмо, я его писал чуть не весь день, никогда я таким не был… Тут надо дело делать как следует, а я раскис, как двенадцатилетний щенок, которого поймали в магазине, когда он стянул конфеты. А кто знает, не направят ли в Лантане пулеметы на мой самолет?..»
Бисли опять поигрывал банкой с томатным соком.
— Благодарю, Фрэнк, это был полезный урок. Однако де Галиндес меня тоже кое-чему научил.
— Не совать нос, куда не следует? — усмехнулся он.
— Нет. Деньги, слава, карьера и так называемое спокойствие — это не все, что человеку нужно. Ты знаешь.
Фрэнк пожал плечами: он уже не усмехался.
Я взял с письменного стола книгу, открыл ее на отмеченной странице и прочел.
«Некоторых вещей ты никогда не имеешь права терпеть. Никогда нельзя смиряться с некоторыми вещами. С несправедливостью и насилием, с позором и стыдом. Все равно, молод ты или уже стар. Ни для того, чтобы слыть парнем что надо, ни для заработка, ни для снимка в газете или счета в банке. Попросту не имеешь ты права соглашаться с этими вещами. Это ты хотел сказать?»
— Я? — спросил пораженный Бисли. — Ты меня об этом спрашиваешь?
Я положил книжку обратно.
— Нет, господин майор, — сказал я, — не вы. Но так кончается цитата. Именно это я и хотел сказать.
— Кому? — усмехнулся Фрэнк, — Читателям Микки Спиллейна, пожирателям комиксов, любителям снов, сфабрикованных в Голливуде, типам, которые с утра до ночи, высунув язык, гоняются за долларами? К кому ты хочешь идти с этим евангелием? Где найдешь верующих?
— Фрэнк, — сказал я, — тут речь идет не о политических, религиозных или каких-нибудь еще убеждениях. Но нечто такое, о чем я сейчас читал, живет в некоторых людях, старых и молодых, и эти люди не могут смириться с определенными вещами. Независимо от их убеждений, ибо это сильнее денег, почестей и покоя. Иногда я думаю, что бескорыстная непримиримость — всего лишь рудиментарный орган человечества и скоро совсем исчезнет. Однако такие люди, как де Галиндес, убеждают меня, что не все еще потеряно.