— Последний адрес указан в Моллисе, — я произнесла название улицы, Дэниел кивнул — странно…
— Что странно?
— Здесь написано, он жил в четырехкомнатных апартаментах.
— И что в этом странного?
Я посмотрела на мужчину и не смогла сдержать улыбки. Он — любитель открытого пространства не видел ничего удивительного в том, что одинокий старик жил в такой большой квартире. Я пояснила свои мысли, после чего Дэниел спросил:
— Вы думаете, он жил не один?
Я пожала плечами, хотя на самом деле была уверена в этом.
— Я думаю, нам нужно опросить соседей, узнать чуть больше об этом мужчине и о том, кто его навещал.
— Не будьте слишком самонадеянны, Дина, мало вероятности, что мы сможем найти кого-то, кто его знал.
Слова Дэниела немного остудили мой энтузиазм. Однако когда мы остановились возле четырехэтажного дома с тремя подъездами, острой крышей, построенного годов примерно в шестидесятых, я преисполнилась оптимизма. Дом выглядел слегка обветшалым, требующим реставрации — маленькие окошки, на которых пышно цвела герань в продолговатых горшках навевала на мысль о том, что возможно в этих домах жило много пожилых. Машин возле подъезда оказалось припаркован не много, что тоже показалось мне хорошим знаком. Старики любят поболтать, а уж тем более о соседях. И сомневаюсь, что менталитет играет в этом какую-то роль.
Мы вышли из машины, согласно досье Дэниела на Манфреда, тот доживал старость на первом этаже. Мы остановились у подъезда в нерешительности с чего начать: позвонить в квартиру и поговорить с новыми жильцами или сразу донимать соседей, когда дверь отворилась и к нам вышла дама глубоко за семьдесят, с пронзительными голубыми глазами и короткими рыжими волосами.
— Здравствуйте, вы к кому? — спросила она, подозрительно сузив глаза и я поняла, что судьба нам улыбнулась.
— Здравствуйте, мы пришли поговорить с соседями Манфреда Чуди. Возможно вы его не помните… — Начал Дэниел, но был прерван ее звонким голосом.
— Как же, как же, помню. Такого не забудешь, — женщина неодобрительно покачала головой на короткой шее. Бабушки! Вездесущие и всеведущие бабушки, кладезь любой информации и сплетен. — А вы то кто?
Дэниел не дал мне говорить, сказав:
— Мы психологи, пишем научную статью о феномене одиночества и бессменности среди мужчин в Швейцарии поколения, рожденного до Второй мировой войны.
Вот это загнул! Подумала я. И ни слова о протоколах. Дэниел умело скрывал свой личный интерес к этим бумагам, зачастую прикрываясь моей работой. Однако это был первый раз, когда он напрямую лгал. Но почему? Мужчина улыбался, и можно было заметить, как старушка тает под его взглядом. Женщина понизила голос:
— Где же вы были, пока он жив был? — спросила она неодобрительно.
— Пока грант получили, пока определились с фокус-группой, половина опрашиваемых и умерла. — Дэниел врал так натурально, что я сама ему поверила на секунду: — Моя коллега, Виктория, из Великобритании — представил он меня. Я дежурно улыбнулась. Еще одна ложь, но зачем?
— Госпожа Шток.
— Его родственники, по какой-то причине отказались рассказать о нем. — произнесла я на немецком, старательно имитируя британский акцент.
— О таком не рассказывают, — старушка фыркнула — Позор это.
Она задумчиво оглядела нас, решила что-то для себя и поманив нас вперед, уселась на деревянную лавочку под деревом магнолии. Я ее понимала, солнце слишком припекало, а старики особенно чувствительны к жаре.
— Не могли бы вы пояснить для нас отклонения в поведении Манфреда Чуди? — Дэниел даже достал телефон и включил запись, бабулька поджала губы, словно пытаясь сдержать поток слов, рвущихся из нее, но эта хлипкая преграда долго не продержалась:
— Отклонения, самые натуральные отклонения, — дама понизила голос, — Манфред водил к себе проституток. Уже одной ногой в могиле когда был.
Мои глаза округлились, Дэниел тихо пояснил по-английски.
— У нас проституция легализована.
Женщина пропустила его слова мимо ушей, явно в экстазе от того, что ей предоставилась возможность посплетничать.
— И все, как одна, худенькие, маленькие из Азии, — дама покачала головой, — Он конечно прикрываться, пытался, что сиделки. Но сиделка-медсестра к нему приходила одна, и она с этими девушками не имела ничего общего.
— То есть, Манфред жил один? — спросила я, понимая, что догадка о сожительнице, которой я так гордилась, оказалась ни к чему не ведущей.
— Один, все тридцать лет. Он тихий всегда был и каждый год в Тайланд ездил, я то догадывалась за каким делом, но разве о таком кому-нибудь расскажешь?