— А как? — спросила мать.
— Да просто! Заглянул в контейнеры для мусора, где шоколадные обертки могли выбросить. Нашел и прямиком в подъезд. Там пацаны. Дым аж из ушей валит. Попросил закурить, угостили теми, которые украли. Я их всех подчистую забрал. В отдел попали — мигом признались во всем: как влезли, кто что взял и сколько, куда дели.
— Ты их посадил?
— Я не сажаю. Это право суда.
— Отволок в суд мальчишек?
— Этих нет! Ущерб оплатили. Вернули то, что не успели применить, нащелкали им по ушам и выгнали.
— Детей бил?
— Не я! Опера им вкинули малость, чтоб впредь неповадно было воровать. Родители им всем уже всерьез вломили, но один папаша разозлил, алкаш проклятый. Он своего сына лупцевал не за воровство, а за то, что тот попался. Так его гаденыш, конечно, будет воровать.
— Кому кем суждено стать, тем и будет. Ты не помеха, не убережешь всех, — ответила мать.
— Из таких потом большие воры вырастают и убийцы!
— До зла доведи, любой залютует. Вон Нинку Никита всю жизнь колотил. Она его пьяного вместе с топором в колодец столкнула, он и помер в ем. А не сумей она, Никитка ее убил бы. Кто тут прав, попробуй разберись? Но вся деревня встала на защиту бабы, не дали милиции ее забрать с дома от детей.
— Мама! Я не о Никите с Ниной! Есть люди, способные убивать детей! И не только чужих! Сколько их среди нас живет! — подумал тогда не без горечи.
Михаила Смирнова нередко упрекали в холодности, сухости, необщительности, а главное — в недоверчивости и раздражительности, но именно специфика работы сделала его таким. Смирнов не терпел и не верил женским слезам. Даже разревевшихся свидетельниц и потерпевших выпроваживал в коридор успокоиться. Все после первого дела.
Поступил звонок от дворничихи, что в подвале дома лежит мертвый ребенок. Никто во всей пятиэтажке не узнал, чей он. И следователь вместе с участковым выехал по указанному адресу.
Ребенок лежал на теплых трубах в самом темном углу подвала. Легкая одежонка могла натолкнуть на мысль о переохлаждении, ставшем причиной смерти, но не поверилось. Зримо вспомнились занятия в морге. Их всего два провел патологоанатом, но не бесполезно. Еще тогда, увидев покойных, Смирнов расспросил судмедэксперта о причине смерти каждого. Тот рассказал, объяснил. Вот и вспомнилось: «Черные губы бывают у покойных, отравившихся либо отравленных. У остальных губы бледные».
— Чем могла отравиться эта девчушка? На бездомную не похожа. Одежда и обувь, лицо и руки чистые. Бант в волосах. Словно только что выскочила из дома поиграть в прятки с ровесниками, да так и забыли о ней подружки…
— Нет! Я эту девчушку не знаю! качал головой участковый. — Они теперь упрямыми растут! Не то что мы в свое время! Небось мать с отцом поругали, она обиделась, свой верх и норов решила доказать. Не захотела уступить, вернуться. Вот и замерзла тут.
— На теплых трубах? Такого не бывает! — Распорядился увезти покойную в морг на вскрытие после того, как труп сфотографировал, описал, замерил.
— Чья она? Почему родители не ищут?
— Уж не думаешь ли, что убита? Тогда закопали бы где-нибудь! Тут же — на виду! Сама умерла, — не поверил участковый.
— Почему не обратились к нам?
— Может, со стариками жила? Те пока хватятся! Надо до вечера подождать. Может, объявятся?
К вечеру судмедэксперт привез заключение: «Смерть наступила в результате отравления настоем мухомора…»
«Неужели сама выпила, спутала, оплошала?» — подумал Смирнов и решил во что бы то ни стало разыскать родителей девочки.
«Где-то неподалёку жила, иначе и впрямь закопали б, тут, видимо, спешили. А может, сама ушла?» Показал фотографию всем дворникам прилегающих домов и улиц. Но они не опознали. Не помогли и почтальоны. Воспитатели детских садов не узнали на фотографии свою воспитанницу.
За прошедшие три дня никто не звонил и не просил помочь разыскать ребенка.
«Легко одета, в домашних сандаликах, значит, неподалеку жила. Надо детвору расспросить». Пошел к дому, где нашли покойную.
Мальчишки первого подъезда головами качали, не видели, не знают. Девчонок тут всего две, одной чуть больше года, вторая в пятом классе учится. Только в четвертом подъезде мальчонка-первоклассник сказал:
— А это Танька! С пятого этажа. У них дома попугай матом ругается! — и указал квартиру.
Смирнову открыли не сразу. Долго рассматривали в глазок, потом впустили.
— Скажите, а где Татьяна? — спросил рыжеволосую женщину, представившуюся хозяйкой квартиры.
Она наспех застегнула халат. На вопрос следователя ответила с трудом, немного погодя:
— У подружки! На первом этаже.
— Три дня у подружки?
— А что тут такого? Она у нас неделями жила. Они как сестры меж собой.
— Вы кем приходитесь Татьяне?
— Теткой.
— Где мать ее?
— В больнице.
— В какой?
— Она — алкоголичка. Уже второй месяц там.
— Татьяна когда ушла из дома? — спросил следователь, приметив мужчину, выглянувшего из спальни.
— Я не приметила. Она когда угодно могла выйти и прийти.
— Почему же дверь держали закрытой? Не ждали ее? Кто в квартире помимо вас?
— Этот человек — мой друг. Тане он чужой.
В морге, куда женщину привезли на опознание, она расплакалась, изобразила истерику, сердечный приступ. Следователь заколебался, слушая ее.
— Танюша была чудесным ребенком. Один лишь недостаток имелся, унаследованный от матери, спиртное любила. Когда в бутылках ничего не оставалось, лезла в лекарства. Сколько я ей ни говорила, все бесполезно. Это роковое семейное наследие. У нас отец этим страдал! — лила слезы женщина.
— Чем же могла отравиться? — спросил Михаил.
— Да у меня много всего! Кто знает, что взяла? — указала на шкафчик, висевший над кухонным столом.
Когда следователь спросил, не высоковато ли для Татьяны висит шкаф, женщина ответила, рассмеявшись:
— Эта всюду могла достать!
Неуместный смех покоробил Михаила. Отправив женщину в машину в сопровождении оперативника, допросил ее друга.
Тот ничего не стал скрывать:
— Таньку сами сестры испортили. Водили мужиков. Ну а чтоб пацанка не видела, напоят ее, а сами блядством занимаются. Девка пока маленькой была, спала. Потом буянила. Жрать просила, внимания требовала, короче, доставала всех. Дебильной она становилась. Это верно. Ну а тут Лизке втемяшилась мысль, как от всех избавиться, от сестры и Таньки. Она устала содержать обеих. Одна работает. Вот и вздумала одним махом освободиться. Танька полезла к бутылкам, там пусто. Она в вой! Руками-ногами об пол колотится. Лизка и дала ей мухомор со зла. Она тем настоем спину лечила. Девка хватанула, с полстакана выдула. А потом ей худо стало. Лизка сама ее ночью куда-то уволокла. По пьяной лавке запамятовала, где оставила. Утром так и не вспомнила. Устала она с ними возиться. От обеих — хоть в петлю, потому сама выпивать начала. Не с добра.
— Вы говорили, что обе Татьяну спаивали, а сами развратом занимались? Мужиков водили?
— Да, но Лизка только с год алкашит. Та — всю жизнь.
— Кто отец Тани? Где он?
— О чем вы? Когда за ночь по нескольку мужиков бывает, кто может знать, чья она и от кого? Того сама мать не уразумела. А Лизке что? Ей квартира была нужна. Без обузы! Чтоб самой жить, не возить на шее довески!
— Знала ли, что девчонка может умереть от предложенного настоя?
— Понятное дело! Неспроста, давая, пожелала: «Выжри напоследок, чтоб мои глаза тебя не видели!»
Смирнов за годы работы много раз сталкивался с подобными преступлениями. Видел детей убитых, зарубленных руками родителей. Случалось, расправлялись и дети.
Каждое преступление сказывалось на психике, ставило свою отметину, вытравливало из души тепло и доверчивость, сочувствие и сострадание. Вскоре он понял, что дело по