— На каком основании выпустили из зоны рецидивиста? Чем вызвана поблажка? Мне и всему горотделу стоило немалых усилий выловить и спрятать его за решетку, а вы его, и половины срока не продержав, отпустили!
— Да! Выпустили!
— Но почему?
— Будь он вольным, к награде представили бы. Этот Влас — человечище! — ответил начальник спецчасти зоны.
— Что? Вы шутите? — не поверил Смирнов.
— Видите ли, решение о досрочном освобождении заключенного из зоны утверждается высшей инстанцией. В Москве! Вам это известно. И если человек вышел на свободу, на то имелись веские основания!
— Назовите их! — попросил следователь.
— Влас работал в бригаде путейщиков и прокладывал ветку на участке в сорок два километра. Эта дорога связывает два города, но проходит по очень сложному участку. Особо трудными были семь километров горного перевала. Люди уложились в отведенные сроки и работу выполнили добросовестно. Мы сами проверяли качество, и претензий к путейцам не было. Вводить дорогу в эксплуатацию можно лишь после проверки комиссией из Москвы. Мы ждали ее приезда достаточно долго. Комиссия нагрянула внезапно и сразу потребовала показать работу. Вот тут наш мастер спохватился и велел троим из бригады срочно проверить участок дороги, где именно они и проложили рельсы. Они уехали на дрезине, а почти следом за ними — комиссия и городское начальство. Двух городов! Вместе с журналистами. Всего сто два человека. Они проехали половину пути. Все шло нормально. Машинист прибавил скорость и не заметил мастера, который сигналил остановку. У него в руках был сигнальный флажок, но… поезд проскочил мимо. Тогда Влас, рискуя жизнью, каким-то чудом заскочил на подножку и успел. Машинист сбросил скорость и остановил поезд у самой опасной черты, прямо перед завалом. Крушение поезда было бы неминуемым. Внизу — пропасть, вверху — скалы. Никто бы не уцелел. Горный обвал ночью случился. Это не по нашей вине, землетрясение подвело. Завалило все те семь километров. Когда поезд остановился, поначалу никто из приехавших не мог сообразить, что произошло. Из-за чего случилась столь внезапная остановка? Когда глянули вперед, стало страшно. Ведь до катастрофы оставались два десятка метров. Сто два человека остались жить. Никто, кроме Власа, не сумел бы заскочить в поезд, идущий на полной скорости.
— Ну, у него в этом большой опыт! — усмехался Михаил.
— И слава Богу! На наше счастье, что он у него был, и человек решился! А ведь собой рисковал. Вот вам и зэк! Не знаю, сумел бы я или вы сделать такое, успеть, но вряд ли! Даже по приказу. И дело не в опыте! Нужно было иметь большое желание уберечь людей от смерти, а вы его называете негодяем! Если такое услышали б те представители из Москвы или жители двух наших городов, у вас были б большие неприятности. Ведь этому человеку предлагали остаться у нас, но он избрал ваш город, назвав его своим. Видимо, на этот раз машинист сбился с пути и завез его не по адресу. Вы — свободный человек, жаль, что так и не оценили еще одну нашу с вами ценность — жизнь…
Михаил ничего не успел ответить, начальник спецчасти положил трубку на рычаг, сочтя разговор исчерпанным, а Смирнову снова не по себе стало.
«Вот и этот тоже упрекает, что не дорожу жизнью. Не своей, конечно. Кому моя нужна? Ладно Олег, теперь и Влас в лицо смеяться начнет. И зачем я, дурак, велел закрыть его в камере, да еще взять под охрану? Теперь срочно отпустить придется, да еще с извинениями. Хотя знаю, что не пройдет и года, как снова придется его отлавливать и судить. Ведь он не сможет жить без «малины». Не куда-нибудь, к Шкворню подвалил после зоны, а это о многом говорит. Они снова начнут сколачивать банду. Но попробуй возьми его. Он этот случай с досрочным освобождением как медаль будет каждому в глаза тыкать. Кто теперь осмелится арестовать его? Но сколько бед натворит, пока на воле и не пойман за руку? Нынче его не взять по подозрению», — открывает камеру и зовет Власа на выход.
Меченый не спеша встал со шконки, потянулся и, став средь камеры, рявкнул:
— Ну что, лягавый потрох, получил по самые? А ведь трехал тебе, висложопый хряк, что нельзя на меня наезжать! Иль ты думаешь, будто, отпуская, отмазался? Хрен в зубы! За беспокойство и оскорбление достоинства моей личности врубят тебе и по соплям, и по тыкве! Отморозок ты, а не следчий. Тухлая параша у тебя вместо кентеля. И сам ты — выкидыш старой потаскухи!
— Влас! Живо обратно в камеру! За оскорбление! — побагровел Смирнов.
Меченый будто не слышал, пошел к выходу, напевая блатную песню про Мурку:
…раньше ты носила фетровые боты, с коверкота шляпу на большой, а теперь ты носишь драные калоши, но зато зовешься лягашой…
Влас открыл двери милиции ногой и вышел на улицу с высоко поднятой головой. Извиняться перед ним Смирнов не стал, а через три дня начальник горотдела вызвал Михаила в кабинет. Багровея от возмущения, тряс жалобой Власа, распекал следователя целый час.
— Вы, следователь Смирнов, считались самым опытным! Как могли допустить такой промах? Не узнав ничего о
причине досрочного освобождения, запихнули человека в камеру!
— Он был осужден на семь лет! И тогда его называли вором! Уверен, через месяц-другой снова будем его отлавливать!
— Если у вас на это будут неопровержимые доказательства! Убеждения и предположения к делу не пришьете! Слишком много проколов у вас в последнее время, непростительных, грубейших! Нельзя терять веру в людей. По-моему, вы сами себе не доверяете! Торопитесь. В вашем деле спешка недопустима!
— А промедление смерти подобно! — вставил Михаил раздраженно.
— Ну вот что. Никакой самодеятельности! Отныне всякий случай задержания согласовывать с начальником следственного отдела! С Олегом. Только с его согласия. Вам понятно? Хватит нам извиняться за вашу поспешность, из-за которой случается трагический исход. Непоправимый, неоправданный, а отвечать за эти результаты приходится всему горотделу. Ваша ретивость уже поперек горла встала! Не позорьте себя и нас! Нынешний случай уже известен всему городу. О нем местная пресса рассказала. Теперь о вас все жители узнали как о злобном, несправедливом человеке, а Влас — герой! Пусть на год или месяц, но он не нарушил закон! А вот вы…
«Ох уж эта пресса!» — поморщился Смирнов невольно и представил, что говорят о нем тесть с тещей.
«Я иного не ожидал! Сколько ни шлифуй его, так деревенщиной и останется. Все по-своему делает! Опозорил и нас!» — досадливо скажет тесть. «Не повезло нам с зятем! А каково нашей Оленьке? Бедная девочка! Зачем его пожалела? Ведь столько поклонников имела, но выбрала самого неудачного!» — вздохнет теща. Ольга, прочтя газету, заплачет на диване, в который раз себя пожалеет.
И только мать рассмеется и на все пересуды ответит спокойно: «Вор, он и есть вор! Мой сын зря не сунет в каталажку! Значит, было за что! Не сегодня, так завтра выяснится. Лучше б написали, скольких тот Влас убил и ограбил, коли такой срок получил? А газетчикам что? Они одним днем живут!»
Михаил, вернувшись в кабинет, увидел на своем столе все городские газеты с подчеркнутыми статьями о нем и Власе: «Милиция снова бесчинствует!», «Кто ты, следователь?», «Герой — за решеткой!», «Нарушитель закона — следователь!».
В каждой статье, помимо Власа, упоминался сын Олега и его противозаконный расстрел. Все газетчики сочувствовали несчастной семье и клеймили Михаила.
«Таким нет места в органах правопорядка…», «Как смеет Смирнов после случившегося вести расследования и работать следователем?», «Он опозорил горотдел и наш город!» — кричали газеты на все голоса.
«Понятно, что здесь сработал не Влас! Ему плевать на других. Он никогда не вступился бы ни за Олега, ни за его сына! Тут сам Олег все устроил. Ему нужно опозорить меня со всех сторон, дискредитировать как следователя и человека, а уж потом расправиться. Втоптанного в грязь никто не защитит и не вспомнит добрым словом. Значит, газеты и вся эта шумиха — лишь подготовка к расправе. Она будет жестокой, — почувствовал Михаил и еще раз внимательно прочел газеты. — Да! Все ясно. Общественное мнение подготовлено. Милиция должна сделать выводы. А не лучше ли мне упредить все и уйти вовремя? Тесть подыщет что-нибудь подходящее. Да и голова не будет болеть, не станут срывать среди ночи на происшествия! Чаще с Ольгой буду, а то уж и вовсе отвыкли друг от друга».