— Еще чего не хватало! Да если б хоть тень этой уверенности, давно пустил бы тебе пулю в лоб. Но ведь твоя ошибка отняла у меня сына! Ты не стал и уже никогда не будешь отцом, а потому не поймешь, что натворил! Я даже мертвый не прощу тебя. Иного от меня не жди! Я все вижу. И ты никогда не сможешь вернуть сына. Ты — его убийца! И не проси пощады! Убить тебя — это значит пожалеть, я на такое не способен. Ты в полной мере хлебнешь горя. Я только этого хочу! Ты мне нужен живым!
— Ты никогда не был мне другом. Я все годы ошибался в тебе!
— Заткнись! Ни слова больше! Не забывайся, что первым пустил в меня пулю, но к тому же заставил жить, чтобы отомстить за смерть сына! Я все понимаю, но не проси, не требуй невозможного. Я был твоим другом, чего несказанно стыжусь.
Смирнов вышел из кабинета Олега, шатаясь. На душе комом лежала тяжесть. «Как жить? Лучший друг стал врагом. С женой не клеится, мы с ней чужие. Она винит, что я обманул ее надежды, украл у нее молодость, но ведь не держал силой возле себя. Не умолял. Всегда говорил, что она свободна в своем решении и поступках. А ее родня? Тоже презирают. Стыдятся меня, мол, новая прослойка появилась в нашем обществе — городская деревенщина. И я все молчу, терплю! Ну, сколько? Не хватит ли с меня этих угроз, насмешек и унижений? — мелькнула впервые мысль о самоубийстве. — А что? Я все видел и познал. Была любимая работа. Теперь само существование здесь отравлено. Руки связаны. Как первачок, хожу за разрешением на задержание гадов к своему врагу. Он все сказал. Жена? Она не якорь в жизни. Скорее всего хоть раз спасибо скажет, что развязал ей руки».
Смирнов невольно потянулся к пистолету, лежавшему в сейфе. «Вот и все. Точку надо ставить самому. И не хрен просить о помощи!» — лег палец на курок. В это время пронзительно зазвонил телефон. «Хватит! Мне не с кем говорить!» Телефон орал взахлеб.
Михаил поднял трубку: «Сынок! Это я! Приехала утром, все никак не могу дозвониться к тебе! Спустись вниз, детка моя! Так хочу увидеть, а ноги подвели. Уж больно крутая лестница у вас. Чего? Спускаешься? Я жду!»
— Мишанька! Зайка моя! Как соскучилась по тебе, роднулька, кровинушка моя! Вот харчишек подвезла. Забери, возьмешь домой. Дай я на тебя нагляжусь!
Синие-синие глаза матери. В них столько тепла, столько любви и тревоги, в них боль и радость… «Как же я мог забыть о ней? Ведь именно я — вся ее жизнь. Ей всегда бесконечно дорог и нужен».
Михаил обнял мать, притянул к себе:
— Как вовремя ты приехала…
— Правда? Спасибо, сынок. А то думала, что неловко тебе за меня, деревенскую, потому постыдилась подняться в кабинет, — призналась, покраснев.
— Мамка! Мне так не хватает тебя!
— Вижу, Мишанька! Вот совсем недавно только виски были седыми, нынче вся голова сивая. Не с добра. Если б могла, как ранее, взять тебя на плечи и унести из этого проклятого города в наши деревенские поля и луга, на речку. Там ты избавился б от суеты и бед, стал бы прежним, как был. Да только не подниму тебя нынче, не хватит сил, а путь не близок.
— Мама! Я обязательно приеду к тебе на выходные. Не поесть, согреть душу. Мне так одиноко здесь. Спасибо, что ты есть у меня вот такая, самая лучшая на земле!
— Мишик! А ты впрямь вырвешься ко мне?
— Конечно.
— Я вареников налеплю. С творогом, твоих любимых. И борщ со свеклой. Хочешь, встречу тебя?
— Сам прибегу.
Смирнов вернулся в кабинет совсем иным. Спрятал подальше в сейф пистолет, закрыл его на все замки.
«А ведь мать меня любого любит, и я обязан жить хотя бы ради нее». Вспомнился Ванюшка, который всегда помнил о своей матери и не хотел рисковать собой, ради нее одной берег и себя.
«Неужели глупее мальчишки? Нет! Не порадуетесь моей смерти!» — представил Олега, Ольгу с родней. Решил побывать в деревне.
Он недолго погостил у матери. Михаил даже не мог предположить, что эта его поездка в деревню — последняя, и нелепая, нежданная беда уже встала за плечами черной тенью.
На следующей неделе, когда Смирнов вернулся на работу, оперативники взяли Власа.
Шкворня искали по всему городу, но он не появлялся нигде. Ни в кабаках, ни в притонах его не было. Дамир тоже не видел соседа, а Меченый категорически отрицал причастность Шкворня к ограблению склада.
— Не возникали мы там!
— Допустим, но как фонарик Шкворня оказался на складе? — показал Смирнов находку, ставшую вещественным доказательством.
— Не его! Не наш! Никогда не видел!
— На самом фонарике и впрямь нет отпечатков пальцев. Ничьих. А вот на шторке и зеркале «жучка» остались. Дактилоскопическая экспертиза подтвердила, что фонарик принадлежал Шкворню!
— Подстава! Кто-то подкинул, чтоб от себя отвести ментов!
— Положим, и здесь прав. А волосы? Ваши волосы взяты с места происшествия! Тут уж не подкинешь! Лаборатория исследовала…
— Где и кто там меня сумел ощипать?
— Когда в окно вылезали.
— Не были мы там!
— Влас! Вы не новичок. Понимаете, что от вещественных доказательств отпираться глупо! Ведь и на этом перечень улик не закончился. Их достаточно, чтобы признать вас виновными в ограблении.
— Подтасовал туфту? Накрутил? Ну, не обрадуешься! Я тебя еще достану. Жаль, что не урыл раньше. Упустил время, но ничего, от нас тебе не слинять!
Михаил не медлил. Вскоре Меченый был осужден, а через некоторое время, вот уж везение, Дамир позвонил и сказал, что уложил Шкворня. Смирнов вначале не поверил. Как этот дохляк Дамир смог осилить пахана «малины»? Нелепость. Его четверо крепких оперативников не могли удержать, а тут этот… Когда увидел пахана на полу в сарае у стукача, надел тому наручники, попросил оперативников живее запихнуть его в машину.
Шкворень не ломился в двери, не требовал отпустить, не оскорблял милицию. И вдруг исчез… Пропало его дело, а в самом углу ящика стола оказались деньги.
Как главарь банды мог выйти из камеры? Это осталось на совести охраны. Как и куда исчезло дело? Конечно, его забрал Шкворень. Зачем? Вероятно, предположил, что, выкрав его, лишит криминалистов возможности опознания отпечатков пальцев? Но нет, он не настолько глуп, чтобы не знать о спецкартотеке и архивах, которые переживут любого преступника. «Вряд ли его интересовали материалы дела. Их он тоже знал назубок. Мог выкрасть лишь для того, чтобы досадить мне. Он, конечно, знал, что грозит следователю в случае потери или утраты уголовного дела. Но что могло быть хуже его записки и денег? Они добили окончательно».
Михаил предположил, что вся акция организована Олегом, и передал из следственного изолятора с адвокатом заявление на имя начальника горотдела. В нем он прямо указал на бывшего друга как организатора дела. Проверка не подтвердила фактов, изложенных в заявлении, а Смирнова обвинили в клевете.
Михаил долго не мог поверить, что все случившееся произошло с ним. И это не сон, а горькая явь. Много лет он был убежден, что среди осужденных нет тех, кого посадили необоснованно, и пресекал всякие разговоры на эту тему даже в родной деревне. Не верил матери, которая говорила о подобном. Сломал это убеждение случай с сыном Олега. После того Смирнов умолк и больше не спорил с пеной у рта, что закон для всех одинаков.
Попав в сахалинскую зону, убедился, что не все отбывающие наказание заслужили его. Слушая иных зэков, понимал, что от них попросту хотели избавиться, либо подставили вместо себя, либо, как и ему, отомстили.
Жизнь в зоне была однообразной и трудной. Работали много. Начиная с весны и до самой осени люди почти не имели выходных. Путина выматывала всех.
Михаил, прибыв в зону, сразу увидел и узнал Власа. Он заметил удивленную растерянность Меченого, но прошел мимо молча. Встретил и Дамира, который никак не мог простить ему своего осуждения за убийство жены. Стукач считал себя невиноватым, а милицию обвинил в том, что от него решили избавиться лишь потому, что много знал.
Дамир, приметив бывшего следователя, лишь поначалу злобствовал, но уже через пару месяцев стерпелся, свыкся, иногда выказывал ему знаки внимания. Совал тому под одеяло пайку хлеба или несколько кусков сахара. Бывало, бутерброд с маслом запихнет в карман, проходя мимо, то луковицу туда уронит или горсть сухофруктов. Случалось, оладьями или блинами делился, отрывая от себя.