Нет, никто из заводских не смеялся, когда Меченый рассказывал о рыси. Насторожились. Полина осмотрела плечо. Лишь царапина на нем осталась, словно предупреждение на будущее. Влас вскоре ушел в дизельную, а Михаил с Дамиром пришли в цех.
— Мужики! Сегодня короткий день! В три часа — шабаш! Получите зарплату — и в баню бегом. Чтоб весь следующий год чистыми и при деньгах были! Наши женщины на стол накроют. Мы с Дмитрием в поселок быстро смотаемся, а вы елку наряжайте. Договорились?
Федор пошел предупредить Власа.
— Если ты едешь, на кого дизель брошу?
— Так елка прямо перед конторой. В двух шагах от тебя! Ну, не пойдешь наряжать ее, и не надо. Сами успеют. За получкой только приходи.
О чем-нибудь другом Меченый мог забыть, но только не о зарплате. Смешной она была. Поначалу даже стыдился самому себе признаться, сколько зарабатывает. Не верил, что на такие копейки можно жить весь месяц. Но жизнь потребовала, и человек научился укладываться в свою зарплату.
Нелегко это давалось. Пришлось отказывать себе во многом, но втянулся: заказывал лишь самое необходимое. Иной раз так хотелось выпить, да не самогонки, а коньяку, настоящего, армянского, выдержанного. Смаковать его с долькой лимона и пить в полумраке, чтоб перед ним сидела девка с обнаженными плечами, со светлыми волосами, как струи теплого дождя, с руками нежными, губами податливыми, с глазами добрыми, чтоб вся она была как солнышко, ласковая и добрая…
— Лилия! — шепчет Влас, закрыв глаза.
— И где ты, черт, успел бухнуть? Чего раскорячился на лавке? Бегом в контору! Сколько ждать тебя будут? Всякая минута на счету, а он здесь разляпился! — стояла в дверях Полина, усталая, как загнанная кляча.
— Полина! Чего лаешься, родненькая? Кто тебе в середку насрал? Покажи его мне!
— Да кто ж, как не Федька! Черт окаянный! К празднику припасла четверть спирта. Настой себе не сделала. Глянула, а уже нет его.
— Кого? Спирта иль Федьки?
— Ни того и ни другого. Был бы Федор, хоть по шее надавала б, а то хожу как мина на взводе. Да ить праздник скоро. Серчать нельзя! Весь год себе испорчу загодя.
— Может, на дело пустил?
— Знаю я его дела. Пусть только воротится!
Влас вошел в контору. Там тихо и чисто. Лида с Золотаревой в бумаги уткнулись. Анна жестом позвала Власа.
— Иди, получай, — прошептала она.
Меченый не успел взять деньги в руки, как за окном заорала чья-то глотка: «Рожает! Люди! Помогите! Рожает!»
Влетел в кабинет муж Галины — бледный, взлохмаченный, испуганный до полусмерти. Он кричал исступленно:
— Скорее! Помогите! Иначе помрет…
Женщин словно ветром сдуло. Все трое выскочили из конторы и, забыв о деньгах, помчались к Галине. Та кричала на весь дом.
— Успокойся, Галя!
— Тихо, девочка… Все будет хорошо…
Влас остался в конторе один на один с открытым сейфом. В нем лежали деньги. «Мать твою! Так тут как раз на дорогу! Добраться! А дальше я сам задышу! Без этих дикарей, без медведей и рысей! Я снова стану фартовать! Свобода! — Зажглись жаром глаза и ладони. — Сама судьба подарила этот шанс, один на тысячу! Второго не будет».
Меченый расстегнул телогрейку, чтоб сунуть деньги в карман, но, услышав шаги по коридору, отскочил от сейфа. В кабинет заглянул Дамир:
— Где бабы? Иль ты получку выдаешь?
— Пшел вон, сука! Рожают бабы! — не ко времени вспомнил Влас, как уговаривал стукач Смирнова бросить его, Власа, в яме.
— Кто рожает?
— Галка! — шагнул к Дамиру, чтоб выкинуть его из конторы. Тот выкатился мигом.
«Потрох! И тут подглядел! Теперь уж не отмажусь. Да и кто мне поверит, будто не я, а они стебанули бабки. Смывается только вор. Этим бздилогонить нечего, да и мне не смыться. Пойду по дороге — встречу Федора с Димкой. Те не хуже других знают, что в поселок мне дороги нет. Слинять по сопкам? Ну уж нет! Душу не донесу! — Вспомнились медведь и рысь. — Да будь ты проклята, глушь непроходимая! Нет наказания хуже, чем влететь сюда!» Влас положил деньги обратно в сейф и, ухватившись за дверной косяк, внезапно для себя заплакал от бессилия, как ребенок. Ему было обидно, что случай подарил все, кроме главного…
Влас не сразу взял себя в руки, лишь торопливые шаги вывели его из этого состояния.
— Влас! Девочка родилась! Такая хорошенькая! Ты уж прости, что задержала. Надо было помочь. Галя у нас — первородка, опыта нет. Все, что впервые, страшно. Правда?
— Не знаю. Не доводилось рожать, — ответил Меченый и, не обратив внимания на смех Анны, вышел в коридор.
Мимо него в кабинет тут же скользнул Дамир и зашептался с Анной. Влас слышал, как женщина ахнула, открыла сейф и тут же сказала зло: «Ничего он не взял! Все на месте! Не бреши попусту на человека!»
Меченый сдавил кулаки. «Ну, сука, припутаю пропадлину, как мандавошку! Опять звенишь на меня? Нет тебе угомона!» — решил дождаться стукача в коридоре.
В это время на крыльцо вышел Смирнов:
— Слышал? Галина дочь родила!
— Что с того? Мне какое дело? Пусть ее мужик воет, что сына сделать не сумел!
— Слушай, Влас, а какая разница? Морока с дочкой? А разве наши матери сегодня радуются за нас?
— Не знаю, как твоя. Моей давно до жопы, что со мной. Живой иль ожмурился? За все годы — ни одного письма. Не знаю, кто станет радоваться больше, когда кто-то из нас уйдет?
— У тебя больше никого нет?
— Она одна…
— Совсем как у меня, — вздохнул Михаил.
— У тебя баба имелась, — напомнил Влас.
— Была. До приговора. Теперь ее нет. И тоже ни одного письма за все годы.
— А я думал, что тебя ждут.
— Некому, кроме матери.
— Вот почему ты тогда на реке не взял у меня бабки! — вспомнил Меченый.
— Эх, Влас! Так ты и не понял! Ну прижал бы тебя медведь или рысь, как сегодня. Откупился б от них? Вымолил бы хоть минуту жизни?
— Отморозок ты, лягавый! Иль рисуешься под обалдуя? Да не было б той минуты ни у меня, ни у тебя, возьми тогда бабки. Я не гнал туфту, пошел с тобой в открытую, в натуре. А ты ферта из себя скрутил. И что теперь? Оба в глубокой заднице оказались!
— Ты скажешь, что не виноват? — усмехнулся Смирнов.
— Какая разница? Допустим, я виноват, а тебя Шкворень подставил под лягавую свору. А кому ты это докажешь? Кто поверит? Даже твой сявка Дамир смеяться станет и откажется на тебя шестерить, если узнает правду. Она постыдна для тебя.
— Да чего стыдиться, если я сам ничего не знаю. Одни предположения, вот и все. Правда известна лишь двоим: Шкворню и Олегу.
— А кто этот второй?
— Не прикидывайся, Влас. Тебе известен тот следователь, мой бывший друг.
— Зачем мне темнить?
— Тогда и ты не знаешь ничего о моем деле.
— Может, не все, но кое-что дошло. Уже сюда, на зону не проскользнуло. Опера письмишко отобрали. Не попало оно мне, — крутнул досадливо головой Влас.
— А в той весточке «малина» и пахан велели убрать меня в жмуры? Конечно, пригрозив разборкой в случае провала.
— Ты перехватил письмо? — рявкнул Меченый.
— Влас! Я слишком хорошо знаю твою «малину» и пахана! Чему же удивляешься? Вон рысь! Зверь всего-навсего. Ты ее ранил, она отступила. Поняла твое превосходство. А эти?
— Зато подранка «маслина» не затормозила. Борзее стал, раздухарился!
— А чем кончил? Ярость, да еще слепая, в жизни не советчик! Когда-то и мое дело вскроется, проверят, и все всплывет наружу. Шкворень приказывает убить меня? А я дорожу этой жизнью? Он отнял все, даже ту зыбкую семью! Мое имя опозорил! Кто кому должен мстить? У меня в жизни была единственная радость и отдушина — моя работа! Ее тоже лишили. Всюду он меня обокрал! Так кто, скажи, после этого Мой враг? Я получал гроши, а он — миллионы! Но смеяться будет тот, кто умрет последним. Сам, без помощи! И поверь, выйдя на волю, не стану сидеть сложа руки.
— Не дергайся без понту! Будь ты тыщи раз прав, покуда не подмажешь, твои жалобы никто читать не станет. Врубись, лягавый! Закон как столб, если перескочить нельзя, обойти всегда можно! И только ты, стебанутый, жил слепо и глухо, потому дураком откинешься. Кто, кроме тебя, вякнет, что работа для него — все! Ты что, баксы пачками имел в получку? Иль корефанов — полная ментовка? Все мимо? Тогда какого хрена гундишь по такой «пахоте»? О ней вспомнить гадко! Ты б кайфовал, если б прикипелся в «малине»!