Невидимые лучи проникли через стальную дверь, зашарили в помещении библиотеки.
— Он! — обрадовался Витя.
Раскинув руки, Павел неподвижно лежал на полу.
До боли в глазах вглядывались Бурмаков и Витя в экран, надеясь заметить хоть какие-нибудь признаки жизни на лице Павла, и не замечали их.
Если бы раньше кто-нибудь сказал Бурмакову, что он сможет более шести суток — сто пятьдесят часов — не спать, он не поверил бы. Даже тогда, летая на Луну, когда сам космос был ему в диковинку, он спал. А сейчас вот столько времени он на ногах, не принимая никаких искусственных возбудителей! Витя, тот вон смотрел-смотрел на экран телевизора и уснул. Да это и понятно: он еще очень юн, хоть и голова у него по-взрослому умная. Любые невзгоды в пятнадцать лет легче переносить, чем в сорок пять. А ему теперь не успокоиться уже, если с Павлом случилось что плохое. Ведь он командир. Должен все знать, все предвидеть. И как обидно, что не имеешь права на риск. Ты в ответе за корабль, судьбу экспедиции. И хотя друг, попавший в беду, за полметра от тебя, ты должен ждать и ждать…
Что случилось с Павлом? Могло просто оглушить. Скафандр на нем вроде целый, а в скафандре не страшны ни холод, ни повышенная радиация. Но могло произойти и что-нибудь похуже. И тогда…
Бурмаков отнял руки от лица. Зеленая стрелка индикаторов, указывающая скорость «Набата», дрожала рядом с нулевой отметкой. Бурмаков с сожалением посмотрел на осунувшееся в последние дни лицо Вити и тронул юношу за плечо:
— Вставай, Витя, мне надо выходить.
Витя виновато заморгал веками.
— Ничего, хорошо, что отдохнул. Мне больше поможешь. Я пойду один. Ну-ну, не обижайся. Корабль без людей нельзя оставлять. А вдруг что со мной случится. Кто спасет? Кто вернет «Набат» на Землю? Понял?
Захватив инструменты, металлический пластырь для заделки пробоины, Бурмаков направился в дезокамеру. Витя следил за ним по телеэкрану, и ему казалось, что Степан Васильевич слишком медлит. А тот тяжелыми шагами подошел к внешнему люку, открыл его. Вал лебедки завертелся сначала медленно, потом все быстрей и быстрей. Витя повернул телекамеру. Бурмаков был уже на корпусе и, согнувшись, подбирался к пробоине. С ловкостью профессионала-кровельщика академик стал заделывать обшивку корпуса корабля.
Наконец работа была закончена.
— Возвращаюсь, — сказал Бурмаков, — следи, Витя, за приборами.
Он успел уже вернуться, раздеться, а дверь в библиотеку все не открывалась.
— Надеть скафандр, — приказал командир. — Будем резать замки.
Зашипела тонкая огненная струйка кислорода, разрезая не открывающиеся запоры. Рискуя попасть под этот огненный нож, Бурмаков с силой надавил плечом на дверь.
Павел лежал в прежней позе. Бурмаков мельком отметил про себя, что в библиотеке повышенная радиация, и поэтому, видимо, автоматы не открывали дверь, и подхватил Павла на руки. Его перенесли в спальню, раздели. Травма была несерьезная, и через несколько дней Павлу разрешили вставать.
2
Кривая трассы «Набата» была проложена так, что по пути к Плутону космонавты должны были пройти на расстоянии около миллиона километров от воображаемой поверхности Юпитера. Павел попросил сделать «небольшой крюк» в сорок миллионов километров, чтобы побывать вблизи Сатурна, но Бурмаков воспротивился.
— Довольно с меня метеоритов, — объяснил он, — а у Сатурна мы рискуем попасть в такую кашу, что и не выберемся. Одно его кольцо, видимо, собрало их столько, сколько имеют все остальные планеты, вместе взятые.
— Степан Васильевич! — взмолился Павел. — Кольцо Сатурна — узенький ледяной диск, я уверен в этом. Там нам ничто не угрожает.
— Возможно, — мягко ответил Бурмаков, — но у нас задание. Разве на обратном пути…
Павлу пришлось согласиться с этим доводом.
«Набат» шел с удвоенным ускорением. Его скорость каждую секунду увеличивалась и вскоре достигла астрономической цифры — около миллиона километров в час. Впервые за время полета астронавты почувствовали, что такое продолжительная перегрузка. Было тяжело дышать, двигаться, хотелось спать. А вахты ежедневно становились интереснее.
Блестящий диск Юпитера, напоминавший вначале раскрашенную сервизную тарелку, не помещался уже в иллюминаторе. И чем больше он рос, тем больше изменялся. Аммиачная и метановая атмосфера гигантской планеты беспрерывно пульсировала, вспыхивала тусклым пламенем и затухала.
— Издали довольно безобидная и даже красивая планета, — посмотрев в телескоп, задумчиво сказал Бурмаков. — Боюсь, что мы слишком близко от нее идем.