Далее, как свидетельству дипломат, Петр доволен и даже весел. В эти дни на приеме пишет Иоганн Корб: « В царе заметен был веселый вид», хотя: «Заметив, что фаворит его Алексашка (Меньшиков) во время танцев был опоясан шпагой, царь пощечиной вразумил его, что при этом обыкновенно снимают шпагу; о силе удара свидетельствовала кровь, сильно потекшая у него из носа».
Через несколько дней, царь заставил бояр и воевод самим рубить головы приговоренным к смерти стрельцам. У бояр при этом тряслись руки, и они не могли отрубить голову за один раз, что очень раздражало царя. Порадовал лишь Алексашка, который бодро зарубил двадцать стрельцов. Сам царь отрубил головы не менее чем пятерым осужденным. Пытки и казни не мешают царю веселиться. Хотя веселие это и странное:
«Полковник Чамберс устроил дорогой пир, на котором со многими другими был и царь; не знаю, какая буря нарушила веселье, только царь схватил Лефорта, ударил его об пол и топтал ногами. Кто ближе к огню, тот ближе к пожару».
«После десяти часов царь приехал в карете на пир, роскошно устроенный…Пир отличался роскошными произведениями кухни и дорогими винами; тут было токайское, венгерское, красное, испанский сект, рейнвейн, красное французское, отличное от мушкателя, разные меды, и разного рода пиво, и вдобавок важнейший напиток у Москвитян – горилка. Боярин Головин имеет природное отвращение от салата и от уксуса; царь приказал полковнику Чамберсу, как можно крепче держать Головина и насильно напихал ему и в рот, и в нос салату и уксусу, так что от сильного кашля пошла у него из носа кровь».
Петр не щадит не только мятежных стрельцов, но и близких людей. Даже самых любимых фаворитов, таких как Меньшиков и Лефорт. О них ходят слухи, что именно они царя приобщили к "содомскому греху". Подтверждал эти слухи и Франц (Никита Петрович) Вильбуа в своих воспоминаниях «Рассказах о русском дворе» он пишет, по поводу «припадков бешеной страсти» Петра, во время которых «для него не было различия пола». В архивах сохранилось и розыскное дело сержанта Преображенского полка. Где он, по пьянке говорил, что государь-де с Меншиковым живет бляжьим образом. Сержанта пороли и выслали в ссылку в Оренбург. Удивляет в этом случае мягкость приговора. По всей видимости, думали так многие, но не орали, напившись об этом всенародно. Врач Петра Первого – Арескин писал: "У его величества, должно быть, легионы бесов сладострастия в крови". Эти бесы требовали постоянных жертв. А может быть и сам царь Петр становился жертвой своих страстей?
***
Мария Гамильтон.
Как она была хороша, эта самая Мария Гамильтон! Да какая Мария! Просто Маша, ведь было ей всего пятнадцать, когда появилась она при дворе. Как ей повезло. Несказанно повезло в пятнадцать лет стать фрейлиной самой Екатерины, супруги царя Петра. Но это не только везение. Во-первых, Маша была знатного рода. Ее предки бежали из Шотландии в далекую Московию почти двести лет назад при царе Иоанне Васильевиче Грозном. Царь отнесся к ним благосклонно и жаловал милостью за верную службу дворянством. Во вторых была Маша несказанно хороша собой и выделялась среди русских красавиц особенной статью. Она выделялась естественностью. В те времена девицы на выданье неумеренно пользовались белилами, щеки румянили свеклой, выщипывали брови, часто чернили зубы и придавались прочим косметическим изыскам того времени. У Радищева в его повести «Путешествии из Петербурга в Москву» есть такое описание: "Прасковья Денисовна, его новобрачная супруга, бела и румяна. Зубы как уголь. Брови в нитку, чернее сажи. " На современный взгляд жутковатое зрелище.
Так вот Маша Гамильтон одевалась по-европейски, была образованна, мила и естественна.
– Кто такая? – поинтересовалась на приме Екатерина, супруга царя, увидев Машу.
– Девица Мария Гамонтова, – отвечали ей.
Гамонтова – так на русский манер переиначили фамилию Гамильтон. Другую ветвь Гамильтонов переименовали в России в вообще Хомутовых.
Так супруга царя взяла Машу в свою свиту.