— Мы вздорны, беспокойны, свободолюбивы, принимаем решение меньшинством голосов…
— Кроме ежегодных перевыборов вашей милости.
— Это к делу не относится, — пальцы двигались все быстрее, — …не отличаемся воспитанностью и вежливостью, не очень образованы, и все же мы не только не ограничиваем индивидуальную творческую активность, доходящую до эксцентричности, как, например, в твоем случае, — она родительски улыбнулась ему, словно избалованному ребенку, — мы активно усиливаем ее. Мы, на самом деле, очень гордимся своей неординарностью и эксцентричностью.
— Да уж, мы, наверное, последние представители такого племени.
— Да, мы последние, Симус Финбар О’Нейл. Наши манеры и мораль мало изменились со времени прокельтов на Таре. Мы слишком много пьем и слишком много спорим, слишком много говорим, слишком часто сражаемся…
— К слову, прошу прощения у вашей милости, слишком часто занимаемся проституцией.
Ее Преосвященство нахмурилась.
— Не совсем так. Зачастую наши мужчины довольно робки в этих вопросах, больше говорят, чем делают. Я попала в точку, Симус?
О’Нейл не нашелся, что ответить. Мадам, довольная тем, что последнее слово осталось за ней, продолжала:
— Наши сексуальные отношения обычно сопровождаются бесконечным словесным поединком.
— Ну, может быть не совсем так, не совсем, — Симус дружелюбно ухмыльнулся. — Гораздо более миролюбиво.
— Мы слишком часто предаемся бесплодным мечтам и оправдываем это мистицизмом. Мы часто молимся, но лишь потому, что считаем Бога Гэлом4, вроде нас. Мы постоянно принимаем души и ванны, все время в воде. Мы создали фетиш из личной гигиены, и в то же время неисправимо неряшливы в доме. Во всей Галактике не найдется более запущенного корабля. И все это — несмотря на мои бесконечные усилия содержать его в чистоте и порядке.
— Все-таки он выполняет свои функции, — Симус поднял руки, словно прося пощады.
— Будем надеяться, что уже не долго осталось. Итак, на чем я остановилась? Ах, да, мы научились ненавидеть, но и научились любить. Мы поем, когда нам плохо, и плачем, когда счастливы. Мы смеемся и пьем, мы занимаемся любовью после пробуждения, и плачем, и снова пьем; часто не выполняем супружеских обязанностей…
— Все это просто ужасно…
— Итак, — сказала она более натянуто, — взвешивай все «за» и «против». В любом случае, культурные контакты с распадающейся утопической общинностью… — она порылась в бумагах, — кажется, наши учителя именно этот термин применяли, да. Сильно сказано, не правда ли?.. Между, как я сказала, разлагающейся общинностью, и неисправимыми — дай-ка я взгляну, да — анархистами-индивидуалистами, контакты чреваты трудностями.
— Анархисты-индивидуалисты? Это мы и есть? Прекрасно, вполне убедительно. Мы мне нравимся больше.
— Превосходно. Вот только наших друзей там, внизу, придется простить, если они встретят нас так же, как наши предки — викингов. При любом сценарии могут быть серьезные трудности.
— Мы же не собираемся причинять им зла, — Симус нетерпеливо заерзал на стуле. — Не оставлять же их одних?
— Не собираемся причинять зла? — она нервно дотронулась до нагрудного креста из слоновой кости. — Это именно то, что провозглашали первые миссионеры на Таре, когда нечаянно занесли заразные болезни, погубившие почти поголовно всех аборигенов. Теперь мы успешно справляемся с медицинскими проблемами. Но наш образ жизни может оказаться для них столь же губительным. Ты можешь себе представить, цитируя францисканских монахов, зилонгских женщин, пытающихся противостоять бесконечному потоку лести, текущему из уст таранских самцов?
— Или зилонгских самцов, пытающихся подсчитать, сколько раз из тысячи ответов «нет» женских особей фактически будет означать «да»?
— Не совсем так, — как обычно, когда последнее слово в споре оставалось не за ней, упрямый изгиб ее губ становился жестоким.
Такое изменение настроения Кардины Фитцджеральд не сулило ничего хорошего. Мерка, применимая к одному, должна применяться и к другому, и, вместе с тем, по ее тону чувствовалось, что в словах Симуса была правда.
— Вернемся к серьезному тону. Что могло произойти с культурой, не знавшей политической демократии в том виде, в котором она известна нам везде веками; оказавшаяся лицом к лицу с обществом, для которого занятие политикой — любимое времяпрепровождение.
— В любое время дня и ночи.
Она решительно не замечала его реплик.
— …С культурой, не допускающей проявления личной неудовлетворенности при неожиданном столкновении с другой, для которой прославление этого свойства личности стало нормой жизни, обычным делом, как пение псалмов в церкви?
— Кажется, я начинаю понимать, — Симус подался вперед. — Если наша оценка верна, то трудности с их точки зрения состоят в том, что их культура утратила движущую силу. У них же, как мы убеждены, она достигла наивысшей точки.
— В анархии есть отрицательные моменты, насколько я могу судить по нашим людям. Это и беспорядок, и распущенность, но анархия редко приходит в упадок.
С другой стороны, их культура в опасности. Она будет либо медленно угасать, словно часы, которые нельзя завести, либо накопит колоссальный запас разрушительной энергии, готовой взорваться в любую минуту.
Потрадж предполагает шанс распада в течение года — пятьдесят на пятьдесят. Бесспорно, что оба эти процесса произойдут.
— Кто-нибудь из них будет знать об этом?
— Большая часть не примет этого, — она мельком взглянула на зашторенный экран, — но часть наиболее интеллектуально развитых, более безумных, конечно, будет знать. От этого ситуация станет еще более неустойчивой и при кажущемся внешнем спокойствии и благополучии.
Неожиданно, глядя ей прямо в глаза, он спросил:
— Таким образом, на краю пропасти, у вас возникла необходимость послать туда человека, жизнь которого вы оценили дешевле старого компьютера?
Леди Дейдра Фитцджеральд вздохнула.
— Ты же знаешь, Симус О’Нейл, что не обязан этого делать, — она показала на карту Зилонга, изображение которой, благодаря ее ментальным усилиям, показалось на небольшом дисплее. — Симус, возможно, это конечная точка нашего паломничества. Богу известно, что время уже пришло. Мы оба знаем, какую цену пришлось заплатить за это право. Мы не можем допустить еще одну неудачу.