Балы всегда были коньком Мэри, но я питала тайную слабость к Балу роз. До Семнадцати дней сюда в больших деревянных ящиках привозили сотни красных и белых роз, их запах наполнял дворец и выплескивался на соседние улицы. Теперь нам приходилось довольствоваться хрупкими засушенными бутонами. Цвета запекшейся крови, а не алые, как живые лепестки, они не пахли. Отец и Мэри настояли на сохранении традиции, но от уродства этих роз мне хотелось плакать. Лучше бы вообще не было цветов, чем эти, мертвые и жутковатые!
Мы с Мэри вошли в бальный зал, и я с облегчением отметила, что розы еще не принесли из подвалов.
К нам подошли две горничные в черно-белой форме, Маргарет и Люсиль.
— Принцесса Мэри, принцесса Элиза, добро пожаловать домой!
И они обняли нас обеих.
— Как красиво! — Босиком Мэри закружилась по площадке для танцев, раскинув руки, словно крылья. — Мы хотим помочь. Что нужно делать?
Маргарет достала из кармана передника длинный перечень дел, написанный от руки. Раньше нам не позволили бы даже увидеть, как идет подготовка к балу, не говоря уже о помощи.
— Ну, для начала, — кивнула Мэри, — почистим серебро и сложим салфетки.
Я посмотрела вверх. Дворецкий Руперт, стоя на высокой лестнице, по одной зажигал свечи на огромной хрустальной люстре, которая висела под потолком в середине зала. Во время катастрофы она упала на пол; многие кристаллы пострадали, но, когда горели все свечи, это было почти незаметно.
Я стала полировать столовое серебро. На матовом оконном стекле плясал дождь.
— Принцессы! Чем обязан удовольствию видеть вас? — поддразнил нас отец, когда мы с Мэри час спустя пришли в столовую.
Он стоял во главе массивного двенадцатифутового обеденного стола, подняв бокал с красным вином.
— Я так рад, что вы смогли принять участие в праздничном обеде!
— А что мы отмечаем? — выпалила я, и сердце забилось быстрее. — Корнелиуса Холлистера поймали?
Отец оторопел и застыл с бокалом в руке.
— Воссоединение семьи.
Я кивнула и, сунув руку в карман, сжала письмо. Папа осушил бокал одним долгим глотком.
— Элиза, радость моя, ты задумалась?
Я покосилась на Мэри и Джейми, потом на стол; еду подали в моем любимом расписанном вручную фарфоровом сервизе — каждый предмет уникален, и на всех нарисована красно-желто-золотая птица. На блюде посередине — ржаной хлеб, нарезанный ломтиками сыр и немного масла, по краям стола — четыре миски бульона с овощами. Все выглядело очень аппетитно, но я знала, что не смогу проглотить ни кусочка, пока не покажу письмо королю.
— Нет.
Мой голос дрогнул. Я редко говорила так с отцом и еще реже отказывалась его слушаться, потому что он был король Англии.
— Папа, это важно.
Он сердито заворчал, швырнул салфетку на стол, отодвинул стул и приблизился ко мне. Мы подошли к двери в коридор, чтобы разговор не услышали в столовой.
— Что все это значит? — резко спросил папа и рукавом вытер со лба капельки пота.
Я протянула письмо и стала смотреть, как он читает. Лицо монарха исказила ярость.
— Это правда? — спросила я в нетерпении.
Отец сложил письмо.
— У Полли всегда было бурное воображение. Помнишь, как она заставляла вас часами торчать в лесу, поджидая гоблинов и цветочных фей? Пойдем, а то суп остынет.
— Ты не ответил. — Я схватила папу за рукав. — В письме Полли есть хотя бы доля правды?
— Элиза, — начал он тихо и отчетливо, глянув через мое плечо на Джейми и Мэри в другом конце комнаты, откуда они не могли нас слышать. — Давай не будем сейчас об этом говорить. Лучше порадуемся, что мы снова вместе.
— Папа! Пожалуйста! Я хочу знать.
— Несколько раз Корнелиуса Холлистера, и правда, видели. Но бояться нечего. — Он положил руку мне на плечо, чтобы успокоить. — У нас отличная система защиты. Холлистер не сможет добраться до нашей семьи.
— Но…
— Довольно!
В то же мгновение я отшатнулась, и монарх сердито прошагал мимо. Мэри и Джейми смотрели на нас.
— А теперь садись за стол, — приказал отец, отодвинув мой стул.
Я уставилась в пол. Подбородок у меня дрожал от стыда и гнева.
Через пару мгновений я подняла глаза.
— Я не хочу есть.
Развернувшись, я побежала по коридору; глаза были полны слез.
Гордость не позволяла мне вернуться. В спальне я задернула занавески, свернулась калачиком на кровати — и только тогда разрешила себе расплакаться. Я горевала о том, что лето прошло без отца, об ужасной записке, которую Джейми оставил в дневнике, о родных Полли и собственной семье, обо всех постигших нас бедствиях. И в какой-то момент заснула от усталости.