Рыба никогда не переводилась у него на столе. Выбор ее был богатым — от ерша до стерляди и осетра. Но однажды, уже по перволедью, добыча поразила и Евдокима. Проверяя самоловы, он почувствовал, что зацепил крупную рыбу. Сначала подумал, что это налим. Но тот никогда не сопротивлялся с такой силой. Эта же яростно металась подо льдом, уходила в глубину, утаскивая за собой поводок и все больше опутываясь крючками. Канунников ждал, когда она обессилит. Потом подцепил ее багром и, кряхтя и напрягаясь от натуги, вытащил из лунки. Рыбина оказалась пудовым тайменем.
— Смотри-ка, мать, кого я добыл, — сказал он Наталье, втаскивая тайменя в избу. — Из Оленихи привет нам принес.
Таймени водились в верховьях Чалыша. В нижнем течении их не было. Во всяком случае за все лето ни одного из них Канунникову поймать не удалось. А теперь оказалось, что на зиму они спускаются в низовья.
Наталья смотрела на тайменя и глаза ее затуманились влагой.
В Оленихе мужики охотились на тайменей осенними ночами с лучиной и острогой. Иногда выезжал на такую охоту и Евдоким. Сколько веселья было, когда рыбаки возвращались домой с добычей! На следующий день они обязательно собирались вместе в чьем-нибудь доме и обмывали улов. Собственно, для этого и организовывалась рыбалка. Бабы не возражали потому, что лучили рыбу после уборки хлеба, и срочных работ в деревне уже не было. Наоборот, для таких пирушек они пекли мужьям рыбные пироги. Пусть потешатся, без потехи мужик, что изнуренный работой вол.
В последнее время Наталья все чаще ощущала нужду в женском общении. Она ждала ребенка. Живот ее с каждым днем округлялся все больше и однажды, услышав толчок под самым сердцем, она испугалась. Не за себя, а за того, кто еще не появился на свет. Вдруг ему там плохо? Но посоветоваться, просто поговорить на эту тему ей было не с кем. Как ни странно, она и Евдокима-то видела все больше по ночам. Он или пропадал на рыбалке, или хлопотал по хозяйству.
В тот день, когда она почувствовала близость родов, ей стало особенно страшно. Она села на кровати, свесив босые ноги, и заплакала.
— Помру я, Евдоким. Хоть бы съездил в село, бабку привез, — сказала она, всхлипывая и шмыгая носом.
Он поднял на нее глаза. Наталья была бледной, с большими темными кругами под глазами. За окнами свистел буран, белая мгла заволокла всю землю. Буран шел вторые сутки. Снег стал рыхлым и одолеть двенадцать верст до Лугового было делом нешуточным. К тому же, кроме Спиридона Шишкина, Канунников никого там не знал.
— Кто со мной в такую падеру поедет? — с сомнением произнес он и посмотрел на Наталью.
Зрачки ее глаз расширились, лицо побледнело еще больше. Евдоким понял, что она страшно боится родов. А испуг, как известно, отнимает последние силы. Он натаскал в избу дров, подбросил их в печку. Надел валенки, взял в руки тулуп.
— Ты уж потерпи до меня, — сказал он как можно ласковее. — Если ручей не перемело, обернусь засветло.
В Луговое он добрался лишь к вечеру. К дому Шишкина взмыленная лошадь дотащилась из последних сил. Евдоким постучал ногой в ворота. Во дворе залаяла собака. Поеживаясь от летящего снега, из дома вышел Спиридон. Узнав в человеке, похожем на белое привидение Евдокима, он удивился.
— Беда случилась? — стараясь перекричать буран, спросил Шишкин.
— Беда, — ответил Евдоким.
Спиридон открыл ворота, помог завести лошадь во двор. Евдоким распряг ее, кинул из саней охапку сена.
— Жена рожать собралась, бабку надо, — сказал он, стянув шапку и отряхивая ее о колено.
— Ну дела, — покачал головой Спиридон.
В доме Шишкина было жарко. Евдоким снял тулуп, бросил его у порога. Сел на лавку рядом с печью, с наслаждением вытянул ноги, огляделся. Дом Шишкина совсем не походил на его избу. Он был уютным, обжитым, все казалось в нем обстоятельным, сделанным надолго. В углу, над чисто выскобленным столом, висели три иконы. Спиридон, видать, был смелым человеком потому, что поклонение Богу ныне сурово осуждалось.
И еще подумалось Евдокиму: в доме большое влияние имеют женщины, они всегда набожнее мужчин.
Окна дома были задернуты выцветшими, но чистенькими занавесками. У кровати на полу лежала самотканая дорожка. Такую же дорожку через открытую дверь Евдоким увидел и во второй комнате. Все это у меня уже было, подумал он и перевел взгляд на жену Спиридона, невысокую, еще молодую женщину, собиравшую на стол.
— Мне о вас Спиря говорил, — вместо приветствия сказала она. — Мы в те места иногда за хмелем ездим. Красиво там.
В избу, хлопнув дверью, вошел Спиридон.