Но настройка инструмента или, может, его присутствие вероятно отвлекало посетителей, потому что мужчина с ножом подошел к нему, чтобы ударить его. Эрнест, извиняясь, поднял руку, но мужчина, казалось, был раздражен и разразился потоком китайского. Эрнест снова поднял руку и не успел опомниться, как его отбросило на фортепиано, а в руку вонзился нож.
Пол теперь был залит его кровью, он поскользнулся и упал на спину. Когда он открыл глаза, над ним появилось лицо Айи. Она что-то быстро сказала по-китайски, а затем ему помогли подняться на ноги и вывели из зала в атриум.
– Все не так плохо. – Он скользнул в ее машину. Лезвие холодило плоть, пальцы онемели, а кровь собиралась в лужу и стекала вниз. Эрнесту трудно было сосредоточиться. – Простите, что доставил вам неприятности.
Она вздохнула.
– Это я должна извиниться. Я этого и боялась. Этот человек – гангстер, Эрнест. Мне очень жаль, что он набросился на вас.
– Потому что я еврей?
– Потому что вы иностранец.
Возможно глупо, но это было самое утешительное, что он когда-либо слышал.
– Я не знал, что это может стать проблемой. – Должно быть, особенность Шанхая.
– Вам придется к этому привыкнуть, Эрнест. Иностранцы и местные жители – не лучшие друзья. Мы живем каждый своей жизнью. Вы еще поймете. Вы потеряли много крови. Постарайтесь не разговаривать.
У него застучали зубы, и на мгновение он закрыл глаза. Новый страх снова сковал его – он был вынужден отказаться от игры на фортепиано, когда его руку покалечили, а теперь, похоже, он больше никогда не сможет играть. Чем бы он мог заняться? У него ведь была сестра, о которой нужно было заботиться.
Когда он снова открыл глаза, шофер велел ему выйти из машины. Ему удалось встать, перед ним выросло здание из красного кирпича, больница Святой Марии. Он чуть не упал на землю, когда католическая монахиня с крестом бросилась его поддержать. В ушах раздался поток французских слов, чьи-то руки поддерживали его, когда он вошел в больницу. Все было как в тумане: резкий запах спирта, спокойствие, вызванное морфием, и непонятный французский, на котором говорили католические монахини. Когда нож извлекли, его крики были похожи на бред сумасшедшего. Но к счастью, кости не были сломаны, нервы не задеты. Он проглотил пригоршню неизвестных таблеток, выпил залпом большое количество крепкого раствора и уснул.
Когда он покинул больницу, уже рассвело, и несколько рикш проехали мимо со скрипом. Машина Айи все еще стояла у здания.
Он тихо приоткрыл дверь. Айи спала, прислонившись к заднему сиденью, ее шофер тоже дремал на водительском месте. Она могла бы уехать после того, как высадила его, или сказать, чтобы сам о себе позаботился после того, как его ударили ножом, или вообще не нанимать его, чужака, иностранца. Но она отнеслась к нему с достоинством, предоставила ему приют, когда он лишился крыши над головой, отвезла его в больницу, когда его ранили. Проявил ли кто-нибудь такую же заботу о нем, как она? Мечтал ли он ком-то подобной ей, о женщине из другой страны, другой расы?
Она пошевелилась и открыла глаза.
– Эрнест? Вы вернулись. Как ваша рука?
– Как новенькая, – ответил он, поднимая перебинтованную руку. – Эти католические монахини – лучшие медсестры, которых я когда-либо встречал. Мне наложили семь швов. Как только рука заживет, я снова смогу играть на фортепиано.
– Приятно слышать. Я переживала по этому поводу.
Ее голос обладал успокаивающим ритмом, Эрнесту хотелось слушать ее целую вечность.
– Спасибо, что привезли меня сюда, Айи.
– Я ведь ваш работодатель. У меня нет выбора. Но я абсолютно не умею ухаживать за больными, просто чтобы вы знали. Лучше вам избегать моего ухода, иначе потеряете больше, чем руку.
Но у нее был выбор.
– Позвольте мне подвезти вас до вашей квартиры. – Она велела шоферу заводить машину. – Сколько времени, по словам доктора, потребуется вашей руке, чтобы зажить?
Он подавленно посмотрел на свою забинтованную руку.
– Чтобы полностью исцелиться, потребуется четыре месяца.
– Четыре месяца. – Она тяжело вздохнула.
У нее не было никаких причин, чтобы сохранять ему работу в течение четырех месяцев, если он не мог играть на фортепиано.
– Я могу играть левой рукой.
– Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. Это не «Страйд». Я планировала, что вы будете главной партией в оркестре, а не аккомпанементом. В других обстоятельствах я бы этого не предложила, но сделаю исключение. У вас будет оплачиваемый отпуск на неделю, чтобы вы могли восстановиться и дать своей руке время зажить. Вас это устроит?