Дэмьен поднял руки ладонями кверху, взгляд его уперся в затылок Христа. Во мраке часовни глаза Торна отсвечивали желтым огнем.
— Назаретянин, шарлатан, — раскатистым басом вдруг взревел Дэмьен, — что Т ы можешь предложить человечеству? — Он замолк, словно ожидая ответа, затем продолжал: — С тех самых пор, как Ты явился на свет из исстрадавшегося чрева женщины, Ты ничего не сделал. Зато Ты потопил все горячие и настоящие желания человеческого естества в потоке благочестивой морали.
Дэмьен сделал шаг вперед, его лицо отделяли от лика Христа каких-нибудь несколько дюймов. Он яростно вцепился в крест, словно собираясь уничтожить сведенное судорогой тело, а затем горячо зашептал в ухо Христа:
— Ты воспламенил незрелый ум молодежи своей мерзкой догмой о первородности греха, и Ты же отказываешь человеку в праве на радость после смерти, пытаясь меня уничтожить. Но Ты проиграешь, Назаретянин, как и в прошлый раз.
Страшная суть этих слов, казалось, лишила Дэмьена последних сил. Он склонил голову, и его волосы коснулись плеча Христа; Дэмьен вдруг со звериным неистовством обхватил и сжал распростертое на кресле тело. Когда он вновь поднял голову, голос его уже окреп:
— Мы оба созданы по образу и подобию человека, но тебя зачал твой импотентный Бог, меня же — сам Сатана, отверженный и падший. — Дэмьен задумчиво покачал головой. — Твоя боль на кресте — это всего лишь заноза по сравнению с муками моего отца, низвергнутого с небес, по сравнению с болью падшего и отвергнутого ангела. — Он вцепился в голову Христа, и терновые колючки впились ему в ладонь. — Я вгоню эти иголки еще глубже в твое прогнившее тело, Ты, нечестивый, проклятый Назаретя- нин.
Дэмьен резко отстранился от креста, прикрыл глаза и закричал, но отчаянный и страшный крик этот внезапно прервался.
— О, Сатана, возлюбленный отец мой, я отомщу за твое страдание. Я уничтожу Христа навсегда.
Дэмьен вскрикнул, почувствовав наконец, как шипы глубоко вонзились в его ладонь. Кровь с нее закапала на глаза Христу и пурпурной слезой скатилась по искаженному в муках лику Спасителя.
Глава девятая
Подстегиваемый любопытством, мчался Джон Фавелл в своем автомобиле на юг. Нервы его были напряжены. Пробежав глазами прогноз погоды, Джон в мыслях обратился к Богу, в которого по сути дела не верил, умоляя Его, чтобы облачность рассеялась. Молитва астронома была услышана. Значит, он сможет зафиксировать слияние — слияние Троицы, как он его называл. И вовсе не Святой, или что-то вроде этого. Осложнять дело, привнося в это явление еще и религиозные мотивы, не было никакой нужды.
Нельзя, правда, сбрасывать со счетов этого священника. Когда тот в своем письме напросился присутствовать при этом событии, Фавелл поначалу чертыхнулся про себя, разозлившись что в его дела вечно кто-то пытается сунуть нос. Но тогда, из вежливости, он-таки ответил священнику и теперь от рабочей атмосферы не осталось и следа. Фавелл терпеть не мог, когда в обсерватории присутствовали посторонние. Своими идиотскими вопросами посетители каждый раз выводили астронома из себя.
Однако, чем больше Фавелл размышлял над будущим визитом священника, тем сильнее возрастало его любопытство. Ну какой может быть от него вред? Зато понаблюдать за реакцией человека, далекого от науки, будет, напротив, весьма интересно. Пожалуй, своими действиями священник будет напоминать антрополога, следящего за поведением низших существ.
Фавелл свернул за угол и взглянул на вырисовывающуюся вдалеке обсерваторию с гигантским зеркалом телескопа. Каждый раз он начинал волноваться при виде этого здания.
Фавелл любил свою работу. Его волнение было в какой- то мере сродни ощущениям, которые он испытывал, наблюдая, как раздевается жена.
Выйдя из лифта, астроном поднялся на залитую неоновым светом смотровую площадку. Его помощник Барри уже с головой ушел в работу, и они мельком обменялись своими обычными приветствиями.