Почему же это юное создание, которому сам Бог велел дорожить жизнью, с самоубийственным упорством подвергало себя чудовищному риску? Мы вынуждены смиренно признать, что не можем этого объяснить. Как не беремся объяснить и беззаветную любовь Флоранс к матери, которую девушка должна была бы скорее ненавидеть, как без обиняков заявила Марии Медичи Леонора Галигаи. Мысли и чувства иных возвышенных натур столь утонченны, что повергают более заурядных людей в совершенное изумление и не поддаются никакому анализу,
Мы твердо уверены лишь в одном: обожание, с которым Флоранс относилась к матери, было чистым и бескорыстным, к нему не примешивалось ни одной задней мысли. Девушка прекрасно понимала, что мать не может признать ее, как это сделал отец: французская королева не смела во всеуслышание заявить о своем позоре. Флоранс было ясно, что мать ее обязана сохранять в глазах подданных свою честь незапятнанной — и потому никогда не назовет дитя своей любви дочерью, даже без свидетелей, даже тайно… Флоранс безропотно соглашалась с этим. Она не была честолюбивой. Но девушка страстно желала дождаться от королевы хоть одного слова, взгляда или жеста, доказывающего, что материнские чувства не до конца умерли в ее сердце и что, будь она скромной горожанкой или бедной крестьянкой, она бы не задумываясь приняла дочь в свои объятия.
Ни о чем другом Флоранс и не мечтала. Эта чистая и трогательная надежда заставила ее пойти на смертельный риск и добровольно отказаться от свободы, которой девушка дорожила, как никто другой: ведь красавица росла на воле, никому и ничему не подчиняясь…
Медленно тянулись томительные дни, а мечта, во имя которой Флоранс сама принесла себя в жертву, все никак не сбывалась. Девушка ни разу не видела матери: та не приходила к дочери и не звала ее к себе, словно решила навсегда оставить Флоранс в руках маркизы д'Анкр.
А Леонора, как мы уже говорили, навещала девушку каждый день и порой подолгу беседовала с ней. Благодаря этим частым встречам между женой и дочерью маршала д'Анкра установилась даже некоторая близость, хотя они и не могли симпатизировать друг другу: у Флоранс было слишком много причин не доверять Леоноре, к тому же девушка прекрасно понимала, что внебрачной дочери вряд ли стоит рассчитывать на особую благосклонность супруги своего отца. Ласковые улыбки Леоноры сначала не вызвали отклика в душе Флоранс. Девушке было ясно, что это притворство, с помощью которого Галигаи пытается проникнуть в ее тайну. Но Леонора не изменила отношения к Флоранс и тогда, когда осознала, что ничего не добьется. И девушка была ей за это благодарна.
Что же касается Леоноры, она возненавидела Флоранс еще тогда, когда видела в ней лишь соперницу. И продолжала ненавидеть, узнав, что красавица — дочь Кончини. Только ненависть эта стала чуть менее жгучей. К несчастью, теперь к ней примешивался страх. Флоранс, дочь Кончини, была для маршала еще опаснее, чем уличная цветочница Ландыш, любви которой он домогался. А если над Кончини нависала какая-то угроза, Леонора действовала гораздо решительнее и беспощаднее, чем в тех случаях, когда ею двигала самая лютая ненависть.
К счастью для девушки, Галигаи быстро поняла, что та не собирается ничего предпринимать. Наоборот, ради матери Флоранс была готова пожертвовать собой, всеми силами стремясь оградить королеву от козней многочисленных врагов. Значит, девушка не представляла опасности ни для Марии Медичи, ни для Кончини, благополучие которого целиком и полностью зависело от его венценосной любовницы.
Убедившись, что Флоранс сама по себе не опасна, Леонора, которая обычно не делала плохого лишь ради удовольствия творить зло, уже не видела смысла преследовать девушку своей ненавистью. Флоранс стала ей безразлична. А потом Леонора невольно поддалась неотразимому обаянию красавицы; как Галигаи призналась Марии Медичи, ее тронула эта чистая и благородная душа, простившая матери все обиды и полная лишь беспредельной любви к ней.
И Леонора не то чтобы привязалась к дочери Кончини (привязаться к Флоранс она никогда бы не смогла), а стала относиться к ней с уважительной благосклонностью. Галигаи не только не желала теперь девушке зла, но даже готова была оказать ей некоторые услуги — разумеется, лишь те, которые никак не могли повредить ее обожаемому Кончини.
…Когда маркиза д'Анкр вошла к Флоранс, та встала и придвинула ей кресло. Леонора жестом показала, что не собирается садиться, и сразу приступила к делу.
— Дитя мое, — произнесла она, — вами очень заинтересовалась герцогиня де Соррьентес. Сейчас она будет просить у королевы разрешения забрать вас с собой. Герцогиня говорит, что хочет видеть вас одной из своих фрейлин и берется вас опекать.
— Еще недавно, когда я была цветочницей и приносила цветы мадам герцогине де Соррьентес, она была ко мне очень добра. Но я никак не думала, что она до такой степени заинтересуется мною, — ответила Флоранс; по поведению девушки трудно было понять, польстило ли ей такое внимание знатной дамы.
— Герцогиня жаждет видеть вас подле себя! Но только не подумайте, что она вас полюбила, — усмехнулась Леонора. — Просто герцогиня знает, кто вы на самом деле. А она — злейший враг вашей матери.
— Почему же, ненавидя мою мать, она хочет взять меня к себе? — изумилась Флоранс.