— В путешествии думай о себе как о принце, — сказала она, — о принце, который однажды может стать королем.
Он улыбнулся, но сердце его забилось сильнее. Неужели она наконец собирается рассказать ему правду о своем прошлом? Что некогда, далеко в лесу, она не только знала роскошь и изысканность, но и сама была королевой?
— Почему я должен так думать?
— Почему? — Она усмехнулась. — Чтобы обладать мужеством принца. — Она прижала ладонь к кипе льна, потом подняла руку, оставив на льне четкий отпечаток. — И главное, чтобы у тебя была удача принца.
Пламя наконец погасло, и комната разом погрузилась во тьму. Он слышал, как мать усмехнулась, на этот раз словно издалека.
— А теперь, — сказала она, — в моих глазах ты ищешь мир, как принц. Ты принц — я нарекаю тебя таковым — и можешь быть королем. Скажи мне, кто ты.
— Я принц.
— А что ты скажешь тем, кто спросит, кто ты?
— Что я принц. Обещаю, что скажу так. Я изменился. Я больше не Старший.
— Тогда иди, — засмеялась она. — И будь принцем для меня. Тогда ты будешь им и для остальных.
Глава пятая
«Мы ткем, мы ткем…» — Гримм пребывал в такой глубокой дреме, что ему потребовалось несколько секунд, чтобы узнать в худом молодом слуге Куммеля, вошедшего с водой для бритья. И когда он глядел, приподнявшись на подушке, голова его вновь затряслась от этой мучительно неузнаваемой строчки из песни.
Поставив таз на умывальник, Куммель бросил взгляд на узкую кровать. Отдернул шторы, чтобы открыть квадратик зловещего белого неба Штайнау, перед тем как поклониться и выйти.
Сон Гримма был ужасающе предсказуем: похороны заживо, переход в какой-то иной мир, меж тем как в этом на него лилась грязь. Едва ли можно было назвать это кошмаром. Он чувствовал почти облегчение, когда оставлял родину, чье будущее выглядело таким безрадостным. Но это беспокоило его больше, чем обычно, когда он приводил себя в порядок перед началом дня и в висках начинала стучать знакомая пульсирующая боль.
Когда он вышел к завтраку, Гюстхен уже сидела за их столиком у окна. Большая часть других столиков тоже была занята, и в помещении стоял сильный разноголосый шум. Когда Гримм уселся, он заметил, что несколько мужчин, потягивая чай и намазывая маслом булочки, листают газеты. Дыхание его участилось, он попытался по выражению их лиц оценить, сколь плохие новости поступили из-за французской границы или даже из Берлина, где на нового человека, Бисмарка, возлагалось едва ли не больше надежд, чем на последнего Наполеона.
— Похоже, будет дождь, — сказала Гюстхен, когда Куммель подошел наполнить чашку Гримма. — Нам может не удастся дальняя прогулка. — Она ослепительно улыбнулась, будто быстро открыв и тут же захлопнув маленькую книжку, как делала, когда особенно нервничала. — Но может быть, вместо этого стоит пойти в церковь, где ваш дед был пастором? Отец говорил, ты в свое время всем рассказывал, что будешь священником, и читал проповеди со стула в гостиной.
— Да, он так говорил?
— Мне бы хотелось увидеть церковь, дядя, потому что ты сказал, что предпочел бы не смотреть на Амтсхаус.
В ее голосе слышалось разочарование и, возможно, упрек. Она очень хотела услышать, почему он избегает старого дома, где он был так недолго счастлив, но он не заставил бы себя это объяснить. Для него Амтсхаус был местом скорби, и ему не хотелось об этом вспоминать; куда бы он ни бросал свой взор в этой чудесной, первозданной местности, единственное, что, казалось, мог припомнить, — это тяжелую утрату и упущенные возможности.
— Итак, можем мы послать Куммеля за ключами от пасторского жилья? — настаивала Августа.
Грим кивнул и повернулся посмотреть на улицу с приземистыми лавочками и винными погребами. Мускулистый бородатый ломовой извозчик разгружал бочки, ему помогал мальчишка. Они работали слаженно, ни слова не говоря, каждый понимал, что хотел другой: рычаг побольше здесь, чуть больше свободного хода здесь, короткая пауза, чтобы перевести дух. Это был почти что парный танец, своего рода па-де-де, вершин в котором они с Вилли так давно достигли в работе и в жизни, прежде чем появилась Дортхен, чтобы обучить их новым па.
Когда он отвел взгляд от окна, у стола стояла невысокая женщина средних лет с ярким румянцем, держа перед собой, словно преступника, маленькую девочку. Он сделал попытку встать, но она жестом его остановила.
— Простите меня, герр профессор, но вчера вечером я услышала, что мы живем с вами в одном заведении, — она кивнула в направлении Гюстхен, та улыбнулась в ответ, — а моя дочь такой жадный читатель ваших «Сказок для молодых и старых» — впрочем, как и я, — что я решила, что мы должны подойти к вам и выразить наше восхищение.