Впервые за много лет я познал утерянный покой детства, когда осени казались бесконечными, а тайны – неслыханными, и само время обнажало своё желанное искусство. Я вспомнил, что когда-то умел приманивать и приручать целые часы, призывая их на свою сторону, и они дремали, словно спящие чудовища, пока я снова не желал, чтобы они проходили.
Безопасность была сама по себе колдовством, и чем бы Индиго ни околдовала меня теперь, за это я полюбил её.
С тех пор я узнал, что наш брак – не более чем колдовство, усиленное ежедневными ритуалами. Колдовству требовались приношения – мирские размышления, накопленные и изученные, повторение мелких неприятностей, знание о том, какой именно кофе любит твоя супруга. Брак требует всё твоё время до последних крупиц, которые ты приберегал для себя. Брак требует крови, ибо он говорит: «Вот что заключено во мне, и я плачу тебе оброк».
Брак не может держаться на одних лишь откровенных ночах.
После свадьбы мы с Индиго переехали в её дом из стекла, расположенный на участке пляжа вдоль тихоокеанского северо-запада. Несколько акров земли в окружении красных кедров и тсуг[4], раскидистых сосен и ситхинских елей, которые, казалось, с каждым днём всё ближе подбирались к океану. Несмотря на огромные размеры дома, нигде не было уединения. Лишь две комнаты запирались. Первая – наша спальня. Вторая – кабинет, который Индиго подарила мне в единоличное пользование. Их соединял коридор, который Индиго называла Галереей Чудовищ. Вдоль стен стояли бронзовые фигуры кроликов, ориксов, сфинксов, виверн, крокодилов и оленей. Я всегда проходил по этому коридору быстрее. Казалось, что от металла исходил странный запах крови.
Из гостиной я наблюдал, как Индиго двигалась по прозрачным костям нашего дома. Я знал её тающую походку, то, как она садилась в кресла и сразу же по-детски поджимала под себя ноги. Знал, как она держит ручку, каким образом расставляет тарелки и как зажигает свечи, чиркая спичкой о зубы. Наш прозрачный дом был компромиссом: я мог видеть её всю, но никогда её всю так и не познать.
Поначалу этот компромисс показался лёгким. Вскоре после нашей свадьбы я ушёл с исторического факультета и стал своего рода странствующим учёным. Публиковал статьи, иногда читал лекции, но в течение дня моей основной работой – если кто-то может назвать такой досуг работой – была роль консультанта по разработке концепций для новых и существующих объектов собственности семьи Кастеньяда.
А по ночам нас ждало бессчётное число игр. Иногда она была Тесеем, сбегающим из лабиринта, а я – свирепым Минотавром, пытающимся запустить в неё свои клыки. Иногда я был Эндимионом, а она – Селеной, богиней луны, облачённой в серебро, которая забиралась ко мне на колени и помещала меня внутрь себя.
Как-то ночью Индиго лежала в постели рядом со мной. Я поднял её руку, изучая едва заметный полумесяц шрама на её ладони. Мои пальцы заскользили выше по её руке к ложбинке между ключицами, к изгибу щеки.
– Что ты делаешь? – спросила она.
– Запоминаю тебя.
Она улыбнулась.
– Зачем?
«На случай если ты вдруг исчезнешь», – хотел сказать я. Но не посмел. Когда я снова поднял взгляд на Индиго, её глаза были нежными и влажными, и в тот единственный миг я познал само строение её души.
– Если бы только я завоевал твою руку, как в сказках, – проговорил я. – Я бы принёс тебе перо жар-птицы. Поместил бы океан в скорлупу ореха. Или нашёл тебе хрустальные туфельки Золушки.
Индиго рассмеялась.
– И что мне делать с хрустальными туфельками?
– Танцевать в них, конечно же.
Иногда сказки – несколько больше, чем просто литания, описывающая акты преданности. Сёстры ткут рубахи из жалящей крапивы для своих братьев, превращённых в лебедей. Жёны снашивают железные башмаки. Принцы забираются на горы из стекла. Я полагал, что это – вопрос воли. Что ты совершишь ради того, чтобы быть счастливым? Чтобы быть любимым?
Наша первая годовщина совпала с открытием нового дома в окрестностях Вистманс-Вуда в Девоне, в Англии. Под люстрой из оленьих рогов, перед небольшой, украшенной блеском драгоценностей толпой я преподнёс своей супруге пару выдутых вручную стеклянных туфелек, созданных мастером, которого я нашёл в городе Накано. К смеху и восторгу толпы, Индиго настояла на том, чтобы надеть их. Никогда не забуду, как она сияла – платье цвета синяков, аметистовое ожерелье на шее. Когда музыканты в своих лисьих масках заиграли первый медленный вальс, мы танцевали на площадке, декорированной как большое золочёное гнездо.