Улыбка Индиго не меркла ни на миг. Её самообладание ни разу не дало трещину. Она кивнула толпе, и гости хлынули с границ бального зала, чтобы присоединиться к нам. После первого танца я повёл её к одному из золотых столов, стоявших вокруг.
И лишь когда она села и подол её платья приподнялся, я заметил кровь, окрасившую её хрустальные туфельки. На боку была тонкая трещина.
Осторожно Индиго сняла туфельки. Два пальчика стали синими. Позже мы узнали, что кости на них были сломаны. Позже я ласкал её ступни, говорил ей слова любви и настаивал, чтобы пронести её на руках по лестнице и через весь дом.
Отвергнутые сводные сёстры из «Золушки» всегда казались мне более притягательными, чем сама героиня, и теперь я знал почему. Когда туфелька не подходила, они обрубали себе пальцы, срезали пятки, втискивали свои ступни в хрусталь и опускали юбки, чтобы скрыть боль. Возможно, в итоге принц сделал неверный выбор. Такую преданность тяжело сыскать.
«Взгляни, я вырежу себя, как нужно, чтобы вписаться в твою жизнь. Кто сделает больше?»
В посиневших пальцах Индиго и раненой коже я различал любовное послание. Да, отвратительное, но к чему бы всё ни пришло в итоге – неизменно правдивое.
Я пытался не любопытствовать о прошлом моей супруги, хотя иногда, казалось, различал его черты в её молчании. Смотрел, как она останавливается перед фотографиями, спрятанными в дальнем углу кабинета, куда она редко входила. На фото был дом из её детства, Domus Somnia. Дом Грёз. Обширная усадьба на острове недалеко от побережья Вашингтона. Сейчас там жила её тётушка – женщина, с которой Индиго общалась через целую сеть смотрителей, ассистентов и помощников, не более того.
Я не спрашивал ни о причинах их отчуждённости, ни о Доме Грёз. Чувствовал, что эту границу не стоит пересекать. Кроме того, я знал, куда вели такие истории. Всегда находились несчастные юноша или девушка с молочной кожей, дававшие обещания, которые не смогут исполнить, и приглашающие боль в то единственное счастье, которое им довелось познать.
Кто-то может сказать: какая неблагодарность, какая глупость. Но они нас не знают. Не знают ни форму наших сердец, ни холодные руки, которые их слепили.
Это мы привыкли засыпать у очага, подчиняться воле острозубых сводных сестёр и братьев, стоять в лесу в одиночку, когда в нашем распоряжении лишь след из хлебных крошек, ведущий к дому. Боль нам жизненно необходима. Она пронзает саму ткань нашей жизни, в которой радость, и комфорт, и тепло другие сделали чуждыми и далёкими. Боль обращается к нам голосом, несущим в себе священную уверенность гимнов:
«Я знаю точно, что тебе нужно, и дарую тебе это».
Глава четвёртая
Жених
К концу третьего года нашего брака я понял, что секрет вечной любви – это страх. Страх удерживал и привязывал любовь. Без ужаса, который возникал при одной мысли о жизни без любимого человека, не было необходимости любить его.
Я пытался любить Индиго так, как ей было угодно.
Научился не задавать вопросов, когда в её остекленевших глазах отражалась затравленность, если она думала, что я не вижу. Однажды она отправилась в кино без объяснения причин. Фильм казался невинным – история двух сестёр, хотя сейчас я уже не вспомню деталей. А в другой раз я обнаружил, что она всхлипывает в саду над мёртвой птицей. Я сказал, что поеду в город и куплю ей пару птиц, если это её так расстроило. Она лишь уставилась на меня в замешательстве.
Однажды я набрёл на осколок тайны Индиго. Это оказалась прядь волос, изогнутая, как манящий палец в Галерее Чудовищ. Волосы застряли под лапой гранитного сфинкса у входа в спальню.
Сначала я просто смотрел на переплетённый локон. Сколько раз я касался когтей этого сфинкса по пути в спальню. На этот раз я провёл ладонью по желобку в районе запястья, и его лапа отъехала в сторону, открыв небольшую выемку, где и лежала свёрнутая прядь. Волосы были на ощупь прохладными, почти такими же тёмными, как у Индиго, блестящими, как шёлк. На конце косы болталась пара зубов, на одном из которых была выгравирована буква «Л».
– Что ты делаешь?
Я быстро сунул прядь обратно в выемку, но слишком поздно. Индиго стояла на другом конце коридора. От дождя её волосы слиплись. В воздухе разливался запах металла и озона, и на миг я подумал, что гроза, бушевавшая за окном, проследовала за ней в дом.