– Ээ... буди бобр...добр...молодец! – промямлил Двадцатый, как помнил, волшебные слова. Но не помогло – девица отвесила ему отличную пощечину, от которой в ушах зазвенело, и парню показалось, что его утилизировали три раза подряд.
Не пытаясь вступать в диалог с местными, землянин проворно собрал себе охапку медовых пряников, отличную свиную копченую ножку, кусок ароматного каравая, пару пирожков с капустой и, совершенно не зная зачем, большое вареное утиное яйцо. Со всем этим добром он уселся на самую дальнюю кочку, подальше от огней, каверзных вопросов и любопытных приветливых взглядов, и, в полном одиночестве, принялся жадно поглощать все и сразу, впервые ужиная за свою жизнь.
Вдыхая дым костра и кивая в такт бубнам и свирели, Двадцатый устремил свой восторженный взгляд к луне. Только сейчас он смотрел и видел, дышал и чувствовал, жил, а не существовал! Каким-то огромным чудом он выиграл самую престижную и важную свою гонку, догнав саму жизнь – все вокруг такое новое, интересное и прекрасное!
Лихорадочно работая челюстями, Двадцатый думал о Земле. Внезапно ему стало жалко всех ее несчастных жителей, смотрящих на свет через голубые экраны мониторов. Их мир начинался там, где есть интернет, и заканчивался, где его нет. Земляне научились синтезировать все – пищу, энергию, молодость, виртуальную дружбу, даже любовь, уходя все дальше и дальше от счастья.
Двадцатый смотрел на звездное небо, вдыхал аромат цветов и пряников, слушал пение птиц и стрекотание кузнечиков, потирая шишку на лбу – ничего себе треснулся! Он пытался представить, сколько потребуется земных баллов, чтобы все это синтезировать. Но, увы, парень не знал, что в одну реку не войти дважды, так же, как и нельзя провести два одинаковых вечера на Неливерии.
Никакая стереосистема не заменит пение птиц, ведь даже человек, увы, не знает слов их чудесных песен. Никакая фабрика не сделает медовый пряник, тот, что у него сейчас в руках – ведь он пекся с особым настроением именно к этому вечеру, и потому во всей вселенной не имеет аналогов. Вдруг, огромная соленая слеза покатилась из края счастливого глаза, обжигая его правую щеку.
– Что это со мной? – недоумевал парень, за первой слезой последовала вторая и третья, он не мог их остановить, – жив ли я еще или мертв?
– Погоди умирать, приятель! – услышал он за своей спиной знакомый скрипучий голос, – ты еще не купил моих штанов!
Двадцатый смахнул предательские слезы и резко развернулся – позади стоял той самый зеленый лопоухий гоблин в пестром халате, которого он встретил сегодня в лесу. Огромные темно-карие блестящие глаза проворно бегали вверх-вниз, рассматривая новый кафтан и штаны на парне.
– А это ты, радиоактивный! – приветливо улыбнулся ему Двадцатый, совершенно не собираясь делиться провизией.
– Кафтан роскошный! Под стать и витязю и... девице! – причмокивая, льстиво прогнусавил гоблин, – но вот беда, не свой товар вижу опять! Хотя постой-ка – такие шаровары и нет ремня! Купи его хоть у меня!
С этими словами он достал из под цветной полы своего пестрого халата десяток кожаных ремней с металлическими пряжками и зазвенел ими перед носом Двадцатого, выбирающего какой съесть первым.
– Давай вот этот! – парень выдернул из связки один, с огромной серебряной пряжкой в виде солнца и подозрительно обнюхал – совершенно не съедобно.
– Три золотых! – объявил цену довольный гоблин, остальные ремни мигом исчезли под вместительной полой его халата.
– Три чего?!– переспросил землянин, в качестве платы он быстро сунул в когтистую зеленую лапку маленького торговца самый большой медовый пряник, который только у него был.
– Три золотых! Достойная цена! – повторил недовольный гоблин, снова протягивая свою жадную лапку, – коль не отдашь, тогда ремень снимай!
Но тут произошло нечто неожиданное – над деревней, откуда ни возьмись, появился странный неопознанный летающий объект, он несся со страшной скоростью, то вертясь в воздухе волчком, то неожиданно делая мертвую петлю. Звучно шмякнувшись о крышу курятника, а, затем, едва не угодив в ближайший костер, летающий объект плюхнулся прямо перед оторопевшим гоблином, съежившимся и позеленевшим от страха.
Когда клубы поднявшейся пыли рассеялись, объект был опознан, как маленький седой старичок с огромной бородой, белой как снег. Ростом он был примерно с гоблина, то есть по пояс Двадцатому. Одетый в нарядную бежевую рубашку и темно-коричневую кожаную телогрейку, он никак не походил на полицейского.
Широкие штанишки на коротеньких ножках, под цвет телогрейке, кончались парой новеньких лакированных туфель с большими серебряными пряжками.
Коренастый плотненький старичок, как показалось Двадцатому, прилетел на... обычной цветной простыне! Точнее, это был обрывок старинного ковра с узорами, а если быть еще точнее – потрепанный ковер-самолет!
Не говоря ни слова, гном проворно спрыгнул с необычного транспортного средства, подскочил к гоблину и схватил его за огромное зеленое ухо.
– Вот я добрался, наконец! – совсем не радостно сообщил прилетевший, фыркая от пыли, – не узнаешь меня, «купец»?
В ответ гоблин что-то неразборчиво промычал.
– О, горгулья! Как же ты меня узнаешь? Ведь по твоей милости я поседел безвременно! И в лесу потерял колпак свой яркий! Один полет на твоем драном ковре чуть жизни мне не стоил!
– Но... ай, я же сделал скидку! Тысяча химер! – промямлил гоблин, пытаясь освободить ухо, – а-а-й, пощады!
– Скидку? – кричал гном, еще крепче сжимая свой кулак, – ты продал мне товар негодный! Меня ты обманул нещадно! Я лучше б купил метлу у ведьмы, чем твой коврик-самодур, что летит не прямее, чем курица от бабы!
Тут они одновременно посмотрели на Двадцатого, парень стоял, сжимая в руках в руках пояс и молча улыбался: «Покупки через интернет это рискованно!».
– Продал юнцу ремень девичий? – вскричал гном, сажая визжащего гоблина свой ковер-самодур, распластавшийся на траве и весело подпрыгивающий от нетерпения, – нет, вислоухая ты жаба, тебя я убивать не стану! Лети же во дворец к султану! Прямо в покои его жены прекрасной и пошли поклон ее ушам ослиным низкий!
Глава четвертая, экскурс в историю. В плену легенд
– О, лысая горгулья! Пощади! – взмолился торговец, но было поздно, ковер-самолет неуклюже взмыл в воздух, унося на себе дрожащего гоблина, вцепившегося в него всеми своими двадцатью когтями.
– Султану? Во дворец? – переспросил Двадцатый, нервно теребя в руках блестящую серебряную пряжку в виде солнца, – это... ээ... гипермаркет?
– А ты не слышал, юноша? Пройдоха продал жене султана серьги, прекрасная работа ювелира с камнями дорогими! Да только вот, когда она одну сережку потеряла, то ухо вдруг ее ослиным стало! – тут гном не удержался и захихикал, – и во дворец к султану стекались лекари со всего света! Тащили мази чудодейственные и пилюли! Да только все не то – как мертвому припарки! Тогда один смельчак ей посоветовал вторую снять серьгу!
– И? – Двадцатый удивленно уставился в синие глаза гнома, дело пахло радиацией.
– И ее второе ухо вмиг ослиным стало! – расхохотался гном, белая пушистая борода зашелестела по траве.
Единственное, что понял из разговора Двадцатый, так это слово «ухо» и что с ним случилось что-то интересное!
В следующий момент звуки музыки притихли, и реже стал слышен хохот – окружающие быстро собирались вокруг самого высокого яркого костра, проворно занимая свободные места на табуретках, лавочках, на столах и под ними, и просто на траве.
Двадцатый и его новый приятель, свалившийся с неба, тоже подсели к огню, все чего-то ожидали, словно любимого вечернего сериала.
На почетном самом высоком месте возле огня сидел седовласый старец в сером длинном плаще. Темными от работы и загара мозолистыми руками он ударил по струнам больших золотых гуслей, что лежали у него на коленях. Сквозь ночную прохладу полилась грустная приятная мелодия, несколько раз облетая притаившихся в ожидании слушателей, она уносилась к далеким мерцающим звездам.
Сердце забилось в два раза быстрее в груди у Двадцатого, от звучных нот глаза снова наполнились слезами. Он забыл про все на свете и единственное о чем сейчас молил, чтоб эти старческие мозолистые руки не переставали перебирать тонкие серебряные струны. В его жизни это была первая музыка, создающая настроение, а не подстраивающаяся под него. Двадцатый вытер слезы и принялся рассматривать седого музыканта, уставившись на него, как на Бога. А мелодия лилась, словно свежий ручей в жаркой пустыне, наполняя живой водой души и проникая в глубину сердец.