А Никита тем временем уже входил в Секретариат Патриархии. На всякий случай повернул кольцо камнем внутрь, – это было единственное, что оно позволяло с собой сделать. Встретили его ласково, сочувственно – все знали, что был он близок к покойному. Но, произнося дежурные проникновенные слова, все тщательно изучали пол. Парень поиграл желваками, выслушивая отца Владимира, важного чиновника в иностранном ведомстве. В искренность соболезнований совсем не поверил. Его пригласили к только что избранному местоблюстителем патриаршего престола митрополиту Дамиану.
Он тоже ласковее некуда принял бывшего (это еще отец Владимир в своих речах подчеркнул) начальника охраны. Посетовал, что приходится расставаться. Высказал лучезарную надежду, что лишь на время. А как заговорил о печальных событиях, – молчун-вояка просто заслушался, ибо митрополит был редким златоустом. Любил Никита книжки в жанре фэнтези, и вспомнился ему один персонаж из Толкиена: белый маг Саруман, перед чьим умением красиво убедить не мог устоять никто… Конечно, заподозрить в магии светильника Церкви было и смешно, и нелепо: колдовать служителям категорически возбранялось еще с незапамятных библейских времен. Однако Дамиан с общих фраз быстро переключился на вопросы более чем конкретные. Заговорил о расследовании, которое взялась проводить служба безопасности Церкви. Обмолвился и о следах невероятного 47-го размера, в числе прочих найденных в опочивальне уби… тут митрополит осекся и продолжил, уже в русле официальной позиции Синода: почившего в Бозе Алексия. Но внима-а-тельно взглянул на Никиту, и тот понял: оговорка не была случайной! Машинально покосился на свои ноги: ребята в отряде, смеясь, недаром их «лыжами» называли! Тот самый несуразный 47-й размер и впрямь был необычен даже для здоровяков-десантников. По мнению златоуста выходило, что кто-то сильно напугал или разгневал Патриарха, и тот умер от разрыва сердца. И вроде как их, проклятых, двое было, оба – в огромных башмаках. И опять митрополит – зорко так! – взглянул на Никиту. И заговорил, на сей раз строго, резко, – о незапертом сейфе и о брошенном раскрытом ларце. О святотатстве. О пропавшем мобильнике покойного. А потом перешел к самому главному, отчего Никиту прошиб холодный пот:
– Сын мой, известно ли тебе, что у Святейшего был один такой простенький перстень… с синим камешком? Вещица сама по себе чепуховая, но древняя… Среди описи числился, а среди найденных на месте престу… – Дамиан опять осекся, – … в опочивальне, его не нашли. Все, хоть и вповалку, да на месте, а перстня нет. Тебе, как доверенному лицу, могу сказать: есть тягостные подозрения, что кто-то до прибытия наших людей побывал в резиденции и что-то там искал. Что тебе известно по этому поводу? Говорил ли тебе что-то об этой реликвии Святейший? Тебя не могли найти в тот день, что крайне прискорбно… Кто мог интересоваться драгоценностями Церкви? – Его Высокопреосвященство снова перешел на задумчивый, отеческий тон – он увидел, как напряглось и посуровело лицо Никиты.
– Не знаю. Сам ничего понять не могу… Тяжело мне, очень тяжело, – голос сорвался: тут Никита не соврал ни капельки. – Если бы я там был, то, может, ничего бы и не случилось… В смысле, «скорую» бы вызвали вовремя! А я, как на грех, с девушкой своей завис… гулял то есть! Никогда себе не прощу! А про кольцо это… Нет, я его и не видал никогда, да меня в подробности сокровищ ризницы и не посвящал никто…
Опять потупился, машинально взглянув на свой сжатый кулак – костяшки побелели! Перстень сейчас выглядел на руке как простое обручальное кольцо. Но вроде бы Кирилл ничего не заметил, или сделал вид… Нет! Конечно, не заметил, иначе беседа приняла бы совсем другой оборот!
Митрополит стал прощаться, обронив, что дело-то оно, конечно, молодое, но… Вновь пообещал подумать о судьбе Никиты. Намекнул, что его надежность и преданность теперь нуждаются в серьезном подтверждении. И вдруг, скользнув проницательным взглядом по руке Никиты, спросил: