— Нашел, — полистав книжку для записи телефонов, лежавшую на столе убитого, почти сразу ответил Джуньи. — Заграничный телефонный номер. Индекс Праги.
— Запишите себе этот номер. Интересно, кого знал Беллини в Праге? — задала Сильвия вопрос Нине. Но та продолжала молчать с отсутствующим видом.
— Давал ли Беллини кому-нибудь свой пистолет? — вновь обратилась она к Нине.
Никакого ответа.
— Хорошо, — резюмировала Сильвия. — Значит, Беллини был убит двумя выстрелами, третий произведен в потолок из другого пистолета, когда тело уже лежало на полу.
— Где метрики ваших детей? — обратилась вновь к Нине Сильвия.
— У них нет метрик.
— Как это? Вы не регистрировали их в Отделе записей гражданского состояния?
— Не ходила я никогда в такие учреждения.
— Так выходит, что ваши дети как бы не родились, не существуют для государства?
— А причем тут государство? Разве государство кормило и поило их, покупало им одежку и обувку? Я сама их кормила и все им покупала.
Сильвия, пожав плечами, продолжала:
— Джаннина, я дала разрешение на свидание в тюрьме с детьми раз в неделю.
— Не желаю я их видеть.
— Но они-то хотят. Вы же их мать. Вот вам письмо от Николы.
И Сильвия протянула ей записку. Нина, не читая, сунула ее в карман.
И только в машине, увозившей ее обратно в тюрьму, она украдкой прочла, что писал ей сын:
«Дорогая мама! Нас поместили в приют. Тут неплохо, мы уже привыкли. Ночью я встаю, будто мне надо в уборную, и иду посмотреть, как спит Серена. Мы ведем себя хорошо, никому ничего не говорим и стараемся не доставлять хлопот. Ждем, когда ты вернешься. Никола».
После реконструкции убийства и нового обыска в фотоателье Сильвия решила проведать Марию. Войдя в ее квартирку, она была удивлена, увидев там Давиде. Он не сказал ей, что только сейчас привез Марию со встречи с братом.
— Давиде! — воскликнула Сильвия. — Что ты тут делаешь?
— Да вот давно не виделся с Марией, хотел ее навестить, — отвечал Ликата.
Мария пошла приготовить кофе и они остались одни.
— Знаешь, я завтра собирался позвонить тебе, — начал Давиде.
— Что, опять куда-нибудь уезжаешь? — с улыбкой спросила Сильвия.
Вместо ответа Ликата показал ей свое новое удостоверение.
— Значит, снова возвратился в строй?
— Да, тем более что обещали заплатить за двадцать лет неполученную зарплату, — улыбнулся Давиде.
— Ну что же, хоть на какое-то время останешься тут.
— Как продвигается твое расследование? — спросил Давиде.
— Знаешь, чем дальше, тем хуже. Совсем ничего не понимаю. Наверно, мозги у меня уже заржавели.
— Нет, госпожа судья, — ответил Давиде, — мозги у тебя, по-моему, в полном порядке. Разберешься. — Он встал и добавил: — Ну, мне пора. Надо идти.
— Ты даже не дождешься кофе, которое для нас варит Мария? Когда мы увидимся?
— Скоро. Чао, Сильвия, — и Ликата поспешно вышел.
Голова спрута
В уединенном доме, где генерал Амидеи поселил Тано, не прекращались попытки склонить Тано к сотрудничеству. Генерал встречался с ним по несколько раз в день. Амидеи давно понял, что единственное уязвимое место, единственная слабость, ахиллесова пята этого на редкость волевого, неизменно полностью владеющего собой человека — его привязанность к сестре. После свиданий с Марией Тано словно немного оттаивал, растормаживался, в нем появлялось что-то доброе, человеческое. Ради благополучия сестры Тано мог пойти на многое. И как опытный психолог генерал не преминул это использовать. Но и Тано прекрасно сознавал свою уязвимость и решил, как это ни было ему тяжело, перестать видеться с Марией.
— Я не желаю ее больше видеть! Скажите вашим людям, чтобы ее больше сюда не привозили! — решительно заявил Тано во время очередного их разговора. — Нечего ее и меня зря мучить. Или сажайте меня в тюрьму или отпустите!
— Это уж разрешите решать мне, — жестко проговорил генерал.
— Ах, значит, уже без белых перчаток? — усмехнулся Тано.
— Поймите, Мария не может без вас, — уже мягче продолжал генерал, — да и она вам нужна. Как вы могли пытаться покончить самоубийством? Вы бы убили свою сестру.
— Говорите прямо, чего вы от меня хотите? — устало спросил Тано.
— Голову спрута! — коротко ответил Амидеи.
— Что? Голову спрута? — переспросил Тано. — Голову спрута… — повторил он раздумчиво. — Вот это да! Вы что же, хотите, чтобы меня, как только я попаду в тюрьму, сразу прикончили?