Нина оживилась. Стала расспрашивать Николу, как им живется в приюте и, не поверив, что им там хорошо, велела рассказывать Серене, шутила с детьми. Когда Серена спросила, скоро ли мама вернется из тюрьмы, Нина ответила:
— Мне тут хорошо. Здесь есть телевизор, можно гулять, здесь только женщины, а мужчин не пускают.
— Значит, я тоже смогу тут жить? — спросила маленькая Серена.
— Нет, сюда берут не всех, а только тех, кто заслужил это право. Вот, как, например, я.
— Зачем ты меня звала? — попробовала еще раз выяснить Сильвия.
— Ни за чем, — отрезала Нина, и, поцеловав детей, пошла за конвойной в свою камеру.
Вернувшись в камеру, Нина долго стояла перед висящим на стене маленьким зеркалом и вглядывалась в свое лицо. Потом с отсутствующим видом пошарила на полочке, нашла чью-то коробочку с косметикой и выломала оттуда зеркальце. Пошла, легла на свою кровать и перерезала осколком зеркала вены на запястьях обеих рук.
Сильвия и Мартина еще не успели уйти из тюрьмы, когда услышали о попытке самоубийства Нины. Во весь дух они бросились вверх по этажам к ее камере. В ответ на властные требования Сильвии перед ними беспрепятственно открывали все бесчисленные двери и решетки. Нину они нашли лежащей в луже крови на спине на своей койке. Помощи ей еще никто не оказал, и женщина истекала кровью. Мартина быстро и умело туго перетянула ей полотенцами запястья, а Сильвия распорядилась вызвать «неотложную», чтоб отправить Нину в больницу. Затем приказала установить в больнице охрану и позвонила Ликате, попросив его приехать.
Двойная игра
Карта возился со своими голубями во дворе дома на окраине города Комо, куда его выслали с Сицилии. Городок этот, к северу от Милана, раскинулся на берегу большого одноименного озера — на самой его южной оконечности, ближайшей к ломбардской столице. Голуби, воркуя, важно расхаживали по двору, взлетали на верхушки высоких конусообразных клеток, которые мастерил для них сам Карта. В рубашке с расстегнутым воротом, с закатанными рукавами он совсем был не похож на того мрачного старомодного господина, каким он казался на людях. Сейчас это был пожилой ушедший на покой крестьянин за своим любимым занятием, а не грозный «старший», вызывавший трепет.
Вдруг Карта услышал шум подъехавшей машины и поднял голову. Во двор вошли двое — Бренно с сыном Марко. Третий — телохранитель — остановился у ворот и смотрел им вслед.
Бренно был в прекрасном настроении.
— У тебя тут как в раю. Тишина, белые голубки, — сказал он, ухмыляясь. — А нам, бедным, постоянно приходится заниматься тем, что творится на грешной земле. Ни минуты покоя.
— Не тебе жаловаться на жизнь, Бренно. У тебя и так уже все схвачено, — отвечал Карта. — Чем могу быть тебе полезен?
— Скажи ему ты, — подталкивая Марко, проговорил Бренно.
Изо дня в день, терпеливо, не упуская ни единой возможности, Бренно старался приобщать Марко к делу, учил его, чтобы сделать из этого увальня, маменькиного сынка, настоящего мужчину — своего помощника, а потом и преемника. Марко помедлил, потом, облизнув губы, нерешительно начал:
— Отец хочет… — потом поправился: — Мы тут с отцом подумали и решили… что на встречу между Тано Каридди и Этторе Салимбени, — Марко обернулся к отцу и спросил: — Папа, он знает, кто такой Салимбени?
— Не задавай дурацких вопросов. Кто не знает сенатора Салимбени! — ответил Бренно.
— Так вот, чтоб на их встрече на вилле у Салимбени, — продолжал Марко, — присутствовал также ты.
— Разве ты не доверяешь Салимбени? — спросил Карта.
— Я никому не верю, — ответил Бренно.
— Значит, и мне, — отозвался Карта.
— Ты мне там нужен вот для чего: надо понять, что задумал этот ползучий гад Тано. Ты знаешь его и сумеешь разгадать, блефует он или у него в рукаве припасен туз, какие у него козыри. Ненавижу эту змею. Пока она ползает, нельзя ни на минуту спускать с нее глаз. И если только она осмелится высунуть жало, мы тотчас должны размозжить ей голову! — Бренно задыхался от ненависти.
Такая же ненависть к давнему врагу Тано переполняла и сердце Карты, но «старший» хорошо владел собой и только бесстрастно сказал:
— Я бы это сделал с превеликим удовольствием.
— Считай, что получил мое благословение, — усмехнулся Бренно. — Но еще рано.