"…Вы решаетесь быть врачами, — говорил профессор студентам, — то есть механиками человеческого тела. Если человек заболел, иначе говоря, животная машина в каком-нибудь пункте потерпела порчу, то врач призывается, худо ли, хорошо, поправить ее… Вы должны представить себе, что медицина постоянно делается, развивается, и вы — масса врачей — не только пользуетесь готовой медициной, но и можете быть ее творцами… Коротко говоря, вопрос, уместный чести образующегося врача: считает ли он себя токарем или механиком человеческого тела?"
В те дни, когда не было лекций, так же ровно в 9 часов, без опозданий, Иван Петрович появлялся в лаборатории. "Появлялся" — это, конечно, неверно сказано. Он стремительно вбегал (а многие считали: буквально влетал). Вместе с ним вливалась какая-то живительная сила: вихревой поток слов и жестов, неукротимая энергия, жажда немедленной деятельности. И на таком тонусе атмосфера в лаборатории держалась до конца рабочего дня, когда ровно в половине шестого Иван Петрович вытаскивал из кармана часы и, щелкнув крышкой, быстро взглядывал на стрелки: пора домой.
Домой он шел, как водится, пешком. И самой большой честью для его сотрудников было сопровождать профессора. По дороге обсуждались текущие дела, завязывались дискуссии, решались необходимые вопросы. Работа продолжалась.
Пообедав и отдохнув дома часа полтора, неутомимый профессор вновь отправлялся в лабораторию (благо их было две — в Военно-медицинской академии и в Институте экспериментальной медицины). И здесь оставался нередко до полуночи, так что ужинать приходилось уже одному. К его приходу был непременно нагрет самовар, выставлено на столе молоко и белый хлеб.
Праздничные дни отличались от будней только тем, что Иван Петрович работал до обеда. И так каждый день — никаких поблажек собственному самочувствию или настроению.
С такой же требовательностью, как к себе, относился Иван Петрович и к сотрудникам: никакой расхлябанности, незавершенной работы, прогулов, опозданий. Говорили же, что, застав как-то одного ассистента во время работы за игрой в бильярд и несказанно осерчав, профессор самолично гнался за ним с кием, чтобы проучить бездельника. Впрочем, бездельники здесь не удерживались. Оставались только люди, так же беззаветно преданные делу, как и сам Иван Петрович.
Попадали в павловские лаборатории самым разным путем. Кто-то "зашел посмотреть на настоящую науку" и остался насовсем. Кого-то прислал знакомый профессор из другого города, так как "если не поучиться поработать, то поклониться этому гениальному ученому — долг каждого физиолога".
— А! Вы от Василия Яковлевича? Ну, как там его печень? Хотите поработать? Проходите, поговорим.
Будущий известный ученый Петр Кузьмич Анохин познакомился с Иваном Петровичем студентом первого курса. Приехав в Петроград из Новочеркасска с "твердым намерением изучать мозг", он не представлял себе, где и как будет это делать. Но первая же лекция И. П. Павлова, на которую он попал, все решила для него.
Константин Михайлович Быков, окончив Казанский университет, был направлен в заграничную командировку "для приготовления к профессорскому званию". В это время у букиниста совершенно случайно он купил книжку И. П. Павлова "Лекции о работе главных пищеварительных желез" и понял, что "у нас в России живет и работает необычайно оригинальный исследователь". Он написал Ивану Петровичу письмо с просьбой побывать у него, хотя бы во время летних каникул.
Буквально через неделю он получил ответ: "Я очень рад видеть Вас в моей лаборатории и предоставить Вам возможность в ней работать и все знать и видеть, что у нас делается". А ведь известный ученый ничего не знал о молодом, начинающем исследователе и фамилию его слышал впервые.
Так или иначе двери павловских лабораторий всегда были открыты для всех желающих. Робеющего новичка непременно проводили к самому профессору, и он — маститый ученый, нобелевский лауреат — каждого посетителя встречал с необыкновенным радушием и охотно беседовал с ним, подробно рассказывая, чем они здесь занимаются. И ежели было желание — каждому находилась работа.
Правда, вначале вновь прибывшему поручали самое несложное дело — так что многие даже недоумевали: где же тут "большая" наука? Не каждый догадывался, что проходит тем самым своеобразное испытание на устойчивость к черновой работе. И ему только кажется, что Иван Петрович про него забыл. На самом деле шло так называемое "присматривание". "Ходите, присматривайтесь", — говорил Иван Петрович. Но и сам он незаметно, но тщательно присматривался к новичку. Ежели ученик выдержит испытание успешно — получит доступ к настоящему делу.
Тот, кто оставался, постепенно приобщался к общим заботам. На окне лежала стопка папок — диссертации сотрудников лаборатории. Со временем тщательно переплетенные по годам тома занимали уже целый стол. И каждый мог подойти, перелистать их, прочесть. Иван Петрович в кабинете не засиживался: постоянно обходил всех сотрудников, подолгу наблюдал за опытами, просматривал тетрадку с протоколами исследований, расспрашивал, советовал, а то и вмешивался сам. Увидев, что сотрудники никак не могут закрепить собаку в специальном станке, ловко хватал ее и моментально проделывал все с завидным умением: "Ишь, срамники, вас тут пять человек, а не могут с одним псом управиться".
— Нуте-с, нуте-с, покажите-ка, что тут у вас? — скажет, бывало. И начнет тетрадку с протоколами опытов листать. И не дай бог, ежели спрашиваемый позабудет и назовет не те цифры, что там записаны, или — еще того хуже — отвлечется беседой и капли слюны мимо пробирки попадут.
— Куда же это, к черту, годится! Где вы витаете? — тут же раздается рассерженный окрик профессора. — Вы явно не в силах справиться с этой работой! Ну, так бы и сказали!
В зависимости от степени виновности это могла быть просто "ворчба", "брюзжание", "малый" и "большой" гнев или "разнос", когда тетрадка с протоколами летела в сторону, голос обычно доброжелательного профессора на высоких нотах срывался на фальцет. Неистово потрясая кулаками, потемнев лицом, он уходил к себе в кабинет, громко хлопнув дверью.
Тогда в лаборатории все затихало. Сотрудники молча работали, не поднимая головы: ждали, когда гроза пройдет. Надо было только не перечить в этот момент, не накликать лишнего гнева. Рассказывают, что единственный, кто отваживался возражать И. П. Павлову, был его помощник Дмитрий Степанович Фурсиков, которого Иван Петрович весьма уважал и ценил. Что не помешало ему как-то после особенно жарких дебатов два года не разговаривать с молодым сотрудником.
Но зла Иван Петрович не держал даже и на провинившегося.
Как-то его помощник доктор Н. Я. Чистович, готовивший собаку для демонстрации, забыл в решающий момент снять зажим с вены. Иван Петрович, не терпевший никакого промедления и малейшей нерасторопности, чертыхнулся и сам дернул зажим. Но сгоряча порвал вену, хлынула кровь, опыт оказался испорчен.
Обрывая тесемки халата, И. П. Павлов разразился весьма язвительными замечаниями и принялся ожесточенно намыливать руки.
— Но, Иван Петрович, вы тоже виноваты, — осмелился возразить его помощник. — Если бы вы сняли зажим спокойно, ничего не было бы…
— Что-о? — закричал, оборачиваясь, И. П. Павлов. — Да я после всего этого нахожу, милостивый государь, ваше присутствие здесь лишенным всякого смысла!
— Я и сам думаю так же…