Дискуссия о способах изучения центральной нервной системы у животных при всей ее остроте все же не развела участников по разные стороны баррикады. Оба они были по эту сторону барьера, который зовется материализмом. А вот с теми, кто стоял по другую сторону, — идеалистами всех мастей, академик И. П. Павлов воевал всерьез. И борьба эта продолжалась всю жизнь.
С одним из таких идейных противников судьба свела его в Англии. "Лучший английский физиолог-невролог", по словам самого Ивана Петровича, которого он рекомендовал на выборах в профессуру Оксфордского университета и представлял к избранию почетным членом Академии наук России, Чарлз Шеррингтон сразу заявил:
— А знаете, ваши условные рефлексы в Англии едва ли будут иметь успех: они слишком пахнут материализмом.
Выступая много лет спустя на одной из "сред" по поводу лекции Ч. Шеррингтона в Кембридже "Мозг и его механизмы", Иван Петрович Павлов сказал:
— …А теперь я займусь критикой господина Шеррингтона… Он всю жизнь был неврологом, занимался нервной системой… Невролог, все зубы проевший на этом деле, до сих пор не уверен, имеет ли мозг какое-нибудь отношение к уму… должно быть, автор на старости лет свихнулся, потерял нормальный рассудок, иначе трудно представить, каким образом такой крупный ученый докатился до идеалистического вздора чистейшей марки, утверждая, будто психическая деятельность не связана с материальной структурой мозга!
Нападки на условные рефлексы не прекращались и десять и двадцать лет спустя, когда они уже вошли во все учебники. Противники И. П. Павлова либо отрицали основные положения его учения, либо претендовали на приоритет открытия условных рефлексов.
— Рефлекторная теория становится тормозом прогресса, — говорил с трибуны Международного конгресса психологов американец Лэшли. — Рефлексы не исчерпывают сознания.
— Это же замаскированное утверждение о том, что сознание непостижимо, — кипятился И. П. Павлов. — Несмотря на научно приличные оговорки, это все та же вера в бессмертную и нетленную душу, разделяемая до сих пор массой думающих людей, не говоря уже о верующих!
"Анимист" (от слова "анима" — душа) — самая ругательная кличка у Павлова. О французском ученом Пьере Жанэ он говорил: "Конечно, он анимист, т. е. для него существует особая субстанция, которой законы не писаны и которой постигнуть нельзя… с ним, как с психологом, я в большой войне".
На другой "среде" досталось профессору Берлинского университета Келлеру.
— Келлер заядлый анимист, он никак не может помириться, что эту душу можно взять в руки, взять в лабораторию, на собаках разъяснить законы ее деятельности. Игра слов! Судороги мысли! — возмущался Иван Петрович в следующий раз. — Не признавать сходства в поведении животных и человека — что за чепуха! Скажите на милость, как это можно? И это профессор Берлинского университета отпаливает такие вещи… Впрочем, он, оказывается, читает психологию на богословском факультете! Там, конечно, не встанешь на нашу точку зрения! Только так можно понять это недомыслие.
Сам Иван Петрович прекрасно осознавал, что по отношению к условным рефлексам у многих есть "нерасположение", что предстоит пробивать себе дорогу, сражаясь с "разных сортов" идеализмом и поповщиной. Ведь, как известно, изгнание законов науки есть протаскивание религии.
В 1950 году Чарлз Шеррингтон, состарившийся, одряхлевший, намного переживший российского материалиста И. П. Павлова, поднялся на трибуну Международного симпозиума, чтобы снова произнести свое заклятие о непознаваемости души:
— Две тысячи лет назад Аристотель задавался вопросом: как сознание прикрепляется к телу? Мы все еще задаем тот же вопрос.
Ч. Шеррингтон грешил против истины. И раньше было довольно много известно о мышлении и вообще о психической деятельности, средоточием которой служит кора головного мозга. За прошедшие годы ученые узнали еще больше подробностей о том, как происходят и каким законам подчиняются "движения души". И добыты эти знания, конечно же, психологами-материалистами, не боящимися исследовать человеческое сознание методами современной науки.
Но борьба не кончилась. До сих пор можно услышать, что условные рефлексы имеют лишь историческую ценность, что к психологии они неприменимы. Однако это неверно. Условные рефлексы — основной закон работы нервной системы. Другое дело, что деятельность мозга не сводится только к ним. Но И. П. Павлов и не пытался выдать их за панацею от всех бед. Он заложил основу, создал фундамент.
— Я всегда с самого начала стоял на том, что физиология высшей нервной деятельности дает основную систему, — говорил он в самом конце жизни. — Когда же она достаточно расширится и углубится, когда она будет состоять из очень большого материала, тогда на эту систему физиологических механизмов можно будет пытаться наложить отдельные субъективные явления. Это мне представляется законным браком физиологии и психологии, или слиянием их воедино.
"Если какой-либо человек достигает таких значительных успехов, как Павлов, и оставляет после себя наследство, столь же значительное как по величине полученных данных, так и в идейном отношении, то мы, естественно, заинтересованы узнать, как и каким образом он это совершил, чтобы понять, каковы же были психофизиологические особенности этого человека, которые обеспечили ему возможность таких достижений? Конечно, он всеми был признан гением".
Так говорил член-корреспондент Польской академии наук, физиолог Ю. Конорский, работавший одно время по приглашению И. П. Павлова у него в лаборатории.
Сам же Иван Петрович не раз повторял:
"Ничего гениального, что мне приписывают, во мне нет. Просто я непрестанно наблюдаю и думаю о своем предмете, целиком сосредоточен на нем, потому и получаю положительные результаты. Всякий на моем месте, поступая так же, стал бы гениальным".
Он причислял себя к "маленьким или средним" ученым, искренне считая, что ничем особенным не отличается от своих коллег. "Да, немножко постигли собачью натуру", — говорил, находясь в зените славы, на вершине научных успехов. Но и тем, кто имел удовольствие общаться с ним лично, и нам — с высоты разделяющих нас лет — отлично видно, что профессор И. П. Павлов был личностью незаурядной.
Это не был только пытливый, живой ум. Это была мудрость, способность видеть явления глубже и шире, чем все. Умение мыслить нестандартно, по-своему. Использовать совершенно новые способы и приемы умственной работы. Не зря ведь после смерти И. П. Павлова с помощью его условных рефлексов не было открыто в высшей нервной деятельности ничего равного по масштабам тому, что добыто им самим. Видно, дело не только в том, что главное было уже найдено, а и в том, что не нашлось столь же глубокого ума, способного проникнуть в новые пласты знания. Да и павловские "среды" без него утеряли свое значение, выродились в обычные заседания с протоколом и председателем: коллективное думание без лидера забуксовало.
Почти все ученики И. П. Павлова, сами добившиеся больших успехов в науке, задумывались об истоках его могучего интеллекта, необычайного творческого потенциала. После смерти учителя каждый из них счел своим долгом написать о нем. Из собранных по страницам воспоминаний об Иване Петровиче Павлове штрихов предстает перед нами его мыслительный портрет: выявляются те черты, которые, по свидетельствам очевидцев, составляли главные особенности его умственной деятельности.