"Противника надо уничтожить всеми средствами", — говорил он. И само собой "уничтожил", его команда победила. На двери комнаты, где его поместили, прибили дощечку с шуточной надписью: "Здесь жил чемпион мира, академик Иван Павлов, президент Силломяжской городковой академии, победоносно сражавшийся и на местном стадионе".
Это было в июле 1924 года. Академику И. П. Павлову исполнилось семьдесят пять лет.
Колтуши ему очень понравились. Он решил организовать здесь загородную научную станцию, которая превратилась затем в целый научный городок — "столицу условных рефлексов", как стали его называть. Павловские Колтуши — прототип современной Дубны под Москвой, Протвина под Серпуховом, Пущина на Оке, академгородка под Новосибирском. Тогда это было в новинку.
И тем более надо ценить, какой самоотверженности потребовало от молодого Советского государства строительство такого научного центра. Дорого стоил в годы разрухи и только-только начинавшегося восстановления тот миллион, который правительство выделило на павловскую науку. Но ведь наука теперь не зависела от щедрот принца или от размеров кошелька купца-благотворителя. Наука принадлежала государству, и государство взяло на себя заботу о ней.
В Колтушах построили удобные коттеджи для сотрудников, главное здание лаборатории. Иван Петрович лично следил за ходом строительства, торопил проектировщиков, хозяйственников, стараясь учесть все особенности будущей научной работы.
Сам он теперь лето вместе с семьей проводил только здесь. Академику И. П. Павлову вполне хватало комнат на втором этаже старой деревянной постройки и небольшой, застекленной с трех сторон террасы. Неудобный, коротковатый, жесткий, с деревянными ручками диванчик — любимое место отдыха, а терраса с огненно-рыжими настурциями — столь же любимое место работы.
Именно здесь художник М. В. Нестеров писал его первый портрет. И именно эту "дачу" Иван Петрович предпочел всем другим виллам, щедро предлагаемым ему народным правительством.
Позже для него и его семьи здесь построили просторный дом. Но он больше всего ценил, что возле был сад, огород и пчельник. И в восемьдесят пять лет он неизменно изо дня в день работал в саду два часа до завтрака и два до обеда. Сам сажал кусты на территории городка.
Вечерами забирался на вышку, к своему телескопу, и подолгу рассматривал ночное небо."…Перебрался в Кол-туши, доволен ими чрезвычайно. Гуляю по полям как ошалелый от удовольствия: тихо, никого нет, далекий приятный горизонт, поют жаворонки… купаюсь регулярно. Играем в городки, но умеренно и не каждый день, так как иногда партнеров нет".
Ему все больше нравилась его "столица" — осуществленная мечта, кровное детище. "Было трогательно видеть, как 85-летний ученый с таким воодушевлением приступает к работе, результаты которой могут быть получены лишь через десяток лет", — писал его сотрудник Н. К. Кольцов.
Но Иван Петрович не чувствовал старости. Он был весь в делах и заботах. И новым планам не было конца.
Однако все могло сложиться совсем иначе, если бы в трудные годы становления народного государства академик И. П. Павлов сделал неправильный выбор. Это был один из важнейших жизненных рубежей между прошлым и будущим, преодолеть который удалось не всем. И. П. Павлов шагнул в будущее со свойственной ему решительностью и сделал это так же своеобычно, как поступал всегда.
Промозглым зимним днем 1921 года в Институт экспериментальной медицины в Петрограде прибыла "Комиссия помощи профессору Ивану Петровичу Павлову", чтобы узнать о нуждах известного ученого.
— Собак нужно, собак! — с горячностью сказал он. — Положение такое, что хоть сам бегай по улице, лови их! Весьма подозреваю, что мои сотрудники так и делают! Сена нужно хороший воз, — деловито перечислял ученый. — Нужно бы и овса. Лошадей штуки три: хромые, раненые — неважно. Лишь бы можно получить сыворотку из их крови.
В помещении было так же холодно, как на улице. На Иване Петровиче — толстое пальто, валяные ботинки, зимняя шапка с длинными ушами.
— У вас, видимо, дров нет?
— Да, да! Дров нет.
Академик Павлов улыбнулся, глаза молодо сверкнули:
— Говорят, теперь не дома отапливаются печами, а печи — домами. Но вот беда: деревянных домов тут близко нет. Дров давайте, если можно.
На предложение удвоить ему паек возмущенно тряхнул седой бородой, кустистые брови сурово сошлись на переносье:
— Нет, нет, давайте, как всем, не больше… Продукты надо расходовать бережно. Слышно: какой-то дурак лезет на Петербург? Вот видите…
Представители власти давались диву: когда дело касалось научной работы, академик был требователен и настойчив. От помощи же персонально ему отказывался наотрез. И это в то время, когда хлеба выдавали каких-нибудь 50—100 граммов в день, да и то часто несъедобного. А обед в столовой состоял большей частью из травяного супа и ржавой селедки или просяной каши. А ведь некоторые его коллеги в столовой Дома ученых тяжело вздыхали или уныло качали головой при виде малокалорийного супа и сухой каши.
Иван Петрович Павлов не принадлежал к числу нытиков. Семидесятилетнего ученого волновала только возможность продолжать работу: лишь бы не остановиться в научном поиске, не прерывать исследований.
Год назад у него в лаборатории побывал Герберт Уэллс. Английский писатель пришел в ужас от российской действительности. Он не видел ничего светлого впереди, страна представлялась ему "потонувшей во мгле". Но встреча с учеными, "изнуренными заботой и лишениями", потрясла его:
"Они задали мне великое множество вопросов о последних достижениях науки за пределами России, и мне стало стыдно за свое ужасающее невежество в этих делах… У них нет новой аппаратуры, не хватает писчей бумаги, лаборатории не отапливаются, удивительно, что они вообще что-то делают. И все же они успешно работают… Дух науки — поистине изумительный дух. Если этой зимой Петроград погибнет от голода, погибнут и члены Дома ученых… однако они почти не заговаривали со мной о возможности присылки им продовольствия… Все они страстно желают получить научную литературу; знания им дороже хлеба… Павлов все еще продолжает свои замечательные исследования — в старом пальто, в кабинете, заваленном картофелем и морковью, которые он выращивает в свободное время".
Академии наук Германии, Чехословакии, Америки приглашали И. П. Павлова к себе, сулили материальные блага, неограниченные средства для научных исследований. Знакомые, покинувшие Россию, звали его за границу, соблазняя сытой, спокойной жизнью, без "всяких переворотов и революций".
Иван Петрович не был политиком, он целиком был погружен в свою науку. Однако заниматься только наукой, отрешась от событий в стране, было невозможно, да и характер не позволял относиться равнодушно к происходящему. Война 1914 года резко сказалась на научной работе: большинство сотрудников ушли на фронт, ставить опыты было некому. Профессор И. П. Павлов неприкаянно бродил по опустевшим комнатам.
Он внимательно следил за ходом военных действий, собственноручно переставлял флажки на карте, разражаясь ругательствами, если дела шли плохо. В нем крепло убеждение, что "с этой гнилью нужно кончать. Только революция может спасти Россию. Гнилое правительство, которое довело страну до такого позора, должно быть свергнуто, и иначе, как революцией, ничего сделать нельзя!"
Февраль 1917 года он встретил как очистительную грозу над "свободной, обновляющейся и стремящейся к возможно лучшему на всех линиях жизни родиной". Новый строй жизни давал ему повод "усилить рабочую энергию до высшей степени". Но события усложнялись, обострились столкновения между большевиками и эсерами, большевиками и меньшевиками, образовалось Временное правительство, где председательствовал Керенский.