Будучи человеком науки, по его собственному признанию, "с ног до головы", Иван Петрович не все мог сразу верно оценить. Появление Керенского на политической арене повергло И. П. Павлова в отчаяние: "О, паршивый адвокатишка, такая сопля во главе государства — он же загубит все!" Когда свершились октябрьские события — "еще одна революция?!" — Иван Петрович решил, что России не выдержать: воюющие державы раздерут ее на части.
Но молодая республика устояла: разбили белогвардейцев, дали отпор иностранным интервентам, стали строить новое государство. Профессор И. П. Павлов придирчиво присматривался к происходящему: в науке он привык верить только "господину факту". А факты жизни радовали.
Неустанному труженику, ему было близко и дорого, что "уничтожена дикая пропасть между богатыми и бедными" и общественные блага распределяются теперь по справедливости — каждому по труду. В многонациональной стране установилось подлинное равенство и братство народов — выходец из срединной России, профессор И. П. Павлов был доволен, что именно русский народ впервые в мировой истории так демократично и справедливо решил вековечную национальную проблему. Его радовало, что народное правительство уделяет такое большое внимание просвещению самых широких масс, подъему культуры, развитию науки. Этот необычный "социальный эксперимент" вызывал в И. П. Павлове все больший энтузиазм, хотя, как любил он повторять, "я не социалист и не коммунист".
Он внимательно приглядывался к Владимиру Ильичу. И пришел к выводу, что Ленин — "великий ученый, умный политический деятель и честнейший человек". Мерилом ума и величия человека И. П. Павлов считал умение разбираться в сложных, запутанных ситуациях и соответственно этому действовать.
Владимир Ильич, по мнению И. П. Павлова, правильно сориентировался в непростой обстановке после февральского переворота и вопреки яростному сопротивлению многих организовал и успешно завершил Октябрьскую революцию. И столь же правильно, считал И. П. Павлов, Владимир Ильич разобрался в тяжелом экономическом положении страны, значительно подорванном мировой войной, иностранной интервенцией и гражданской войной. И опять-таки произвел коренную ломку, на этот раз экономики, несмотря на противодействие даже своих соратников, и "тем самым спас страну от нависшей грозной катастрофы".
Владимир Ильич был в глазах профессора И. П. Павлова не просто политиком, а подлинным ученым, хотя и занимался "какой-то химией социальной". У И. П. Павлова крепло убеждение, что если кто и поймет нужды его науки, то именно он. И Иван Петрович написал письмо В. И. Ленину о бедах своих лабораторий.
Это было в январе 1921 года. Тогда же Владимир Ильич пригласил в Кремль для беседы А. М. Горького, работавшего в то время в Центральной комиссии улучшения быта ученых, созданной Советским правительством в первые же годы после революции, — учреждении, которым, по словам Алексея Максимовича, "рабочий класс, хозяин страны имеет законное право гордиться перед Европами".
А в начале февраля в "Известиях" было опубликовано постановление Совета Народных Комиссаров о создании благоприятных условий для обеспечения научной работы И. П. Павлова, "как совершенно исключительной, имеющей огромное значение для трудящихся всего мира". Подписано оно было лично Владимиром Ильичем Лениным. Возглавлял прибывшую в лабораторию комиссию Алексей Максимович Горький. В нелегкие для молодой республики годы из бюджета была выкроена немалая доля на павловскую науку.
Спустя два года Иван Петрович писал за границу своим знакомым: "Моя работа разворачивается в широких масштабах. У меня собралось много работников, и я не в состоянии принять всех желающих". Ученый вновь был полон энергии: исследования продолжались, правительство оказывало ему всемерную поддержку, и он все силы отдавал любимой своей науке, желая оправдать доверие социалистического государства.
Посмотреть его лабораторию, познакомиться с работой приезжали видные зарубежные ученые.
"Незабываемым остается день, — писал известный американский физиолог У. Б. Кеннон, — проведенный с Павловым в окрестностях Ленинграда, в громадных новых зданиях института, построенных Советским правительством для продолжения его экспериментальных работ".
Приехал еще раз и Герберт Уэллс — его мрачные предвидения не оправдались. За полтора десятка лет, что прошли со времени его первого посещения России, страна прошла гигантский путь. Он ничего не мог узнать и честно признался:
"Исследования, которые ведутся в новом Институте физиологии Павлова под Ленинградом, — одни из самых значительных в мире. Эта репутация Павлова способствует престижу Советского Союза, который обеспечивает его всем необходимым для научных работ. Я нашел, что старик прекрасно себя чувствует…"
Состоялась встреча и с Алексеем Максимовичем Горьким — на этот раз в просторной академической квартире в центре Ленинграда.
— Помните, Иван Петрович, нашу встречу лет десять назад? Мы говорили о сене, о дровах… А теперь в чем-либо недостаток терпите?
— Нет, теперь, слава богу, все вернулось к норме. Чрезвычайные внешние затруднения как будто окончились.
Алексей Максимович оглядывается по сторонам. Он удивлен — все стены увешаны картинами, как будто он пришел в гости к художнику.
— Идя к ученому, ожидаешь увидеть книги, а у вас нет уголка без картин.
— Это моя страсть. Мне довелось испытать все формы коллекционерства. Собирал марки, собирал бабочек, собирал картины… Вот моя любовь… — Иван Петрович повернулся к большой, в четверть стены, картине А. Васнецова "Три богатыря": — Какая мощь! Три русских богатыря! Русь! А? Ведь в них все мечты нашего народа. Муромец защитил нашу землю от татар. Добрыня — от Батыра. Алеша победил Тугарина Змеевича — азиатских кочевников… Разве это не мечта русского народа — бороться с врагами, не пускать их к себе. А? Алексей Максимович?
А. М. Горький протянул Павлову руку:
— Вот, Иван Петрович, это то, за что вас любит наш народ. Он инстинктивно чувствует, что вы свой, до мозга костей свой, что вы живете тоже для своей страны…
— Жизнь только того красна и сильна, кто стремится к постоянно достигаемой, но никогда недостижимой цели. Ведь коллекционировать можно все: и удобства жизни — это делают практики, и хорошие законы — это делают государственные люди, и познания — образованные люди, и научные открытия — ученые, и добродетели — люди высокой души…
Когда Алексей Максимович уже стоял в прихожей и тщательно застегивал пуговицы своей теплой шубы, восьмидесятидвухлетний ученый, взглянув на него, вдруг засмеялся:
— Вы же юноша! Лет двадцать разницы. А я круглый год вот в этом. — Он показал на демисезонное пальто.
В "железном" распорядке дня и всей рабочей недели были у Ивана Петровича неприкосновенные дни и часы. Как бы много ни накапливалось дел, какими бы срочными они ни были, каждый вторник послеобеденное время занимать ничем было нельзя. Одно только приближение вторника приводило Ивана Петровича в приподнятое настроение: это время отводилось для "мышечной радости".
"Бодрость физическая является необходимым условием умственной энергии, — говорил он, — что за богатое самоощущение, настроение получается во время и после гимнастики".
И. П. Павлов организовал "кружок любителей гимнастики и велосипедной езды" и в течение нескольких десятков лет был самым активным его членом.
Очень часто он приводил и своих сыновей, тогда еще учеников низших классов гимназии.
Занятия проводились вначале в манеже Адмиралтейства у Дворцового моста, затем в манеже цирка и под конец в зале немецкой гимназии на Кирочной. С легкой руки Ивана Петровича все участники получали разное "звание" в зависимости от прилежности посещений. Самые старательные и усердные относились к почетным "столпам", а нерадивые награждались позорным званием "щепки" или "хлама".