Утром следующего дня, направляясь в сельсовет, Александр встретил Карева. Игнат Матвеевич холодно поздоровался с ним и, прихрамывая, вошел в кабинет, сел напротив следователя.
— Знаешь, я все же думаю, с Крутининым у вас какая-то промашка вышла, — твердо произнес он. — Факты фактами, но и личность человека учитывать надо. Конечно, Федор не святой, пошумит иногда, взовьется. Но ведь и нервы у него... Столько пережил — фронт, ранение, смерть жены... Оглушили вы меня его арестом, да еще этим обыском. Все против него, а вот поверить не могу.
Александр слушал, не перебивая.
— И я прошу тебя, — продолжал Карев, нервно теребя пальцами полы пиджака. — Сделай все, проверь как следует все эти факты, распутай узелки так, чтобы ни одна ниточка не оборвалась.
— Не думайте, что я за уликами не вижу человека. Все обязательно проверю, — мягко сказал Александр. — Но давайте порассуждаем вместе: сначала он выслеживал меня в лесу. Потом мы встретили его на болоте, отняли важную улику — березовый кол. Экспертиза установила: кол этот срублен именно крутининским тесаком. Наконец в вашем присутствии мы в доме Крутинина извлекаем из печи жестянку с деньгами, которые принадлежали Дремину. Правда, там были не все деньги!
— Вот видишь! — обрадовался Карев, — как будто бы Крутинин не мог истратить эти деньги — думай, друг, думай! А тебе не кажется, что Федор делал то же, что и вы: искал этот кол, догадываясь, где и кем он может быть запрятан? Да и эта пуля? Зачем-то ему понадобилось извлекать ее из лося?
Карев пристально, как учитель на ученика, посмотрел на следователя. Александр же отметил про себя, что председателю сельсовета не откажешь в логике. Его вопросы требовали ответа. Так учитывать все детали, глубоко обдумывать их мог только человек, глубоко убежденный в невиновности своего фронтового товарища, всем сердцем желающий ему помочь.
— Игнат Матвеевич, — после небольшой паузы, не в силах скрыть охватившее его волнение, проговорил Александр, — моя жена обратила внимание на то, что многие в Демьяново с особым уважением говорили мне о любви Крутинина к Насте. А Метелицын, председатель колхоза, обронил, что вы знаете, почему между ними, то есть между Крутининым и Потехиным, образовалась вражда. Не Настя ли в этом была повинна?
— Нет, — Карев отрицательно покачал головой. — Настиной вины не было. Обманули ее. Федор же всю жизнь любил ее так, что перед такой любовью надо шапку снимать... Я тут с Глебом согласен, но про все коротко не расскажешь.
— И все же вражда между Потехиным и Федором была, — не отступал Александр, — верно? Я понимаю: некоторые вещи трудно доверить, особенно постороннему, но, может быть, то, что вы знаете, прольет свет на эту историю, поможет следствию.
Карев задумался, несколько раз провел ладонью по волосам.
— Тогда слушай. Со школы это у них началось. Мы ведь вместе учились, с детства обоих знаю... Федор был прямой, открытый, а Потехин каким-то изворотливым, хитрым рос. Любил наушничать, подлизывался к учителям, за это ему от Федора попадало. Но особенно Потешке плохо пришлось, когда начал он к Насте липнуть. Тут Федор с ним не церемонился: по шее, пинок — и будь здоров. Понятно, что Потешка его невзлюбил. Бесился от злости, но поделать с Федором ничего не мог. Ребята постарше — и те Федоровых кулаков побаивались. На фронт нас вместе призвали. Люди мы — лесные, охотники, в следах разбираемся, вот всех троих в разведроту и определили.
Потехин, прямо надо сказать, вперед не высовывался, но и от дела не бегал. Федор же — просто герой! На рожон лез. Самые трудные задания ему поручали. Ну и везло ему, конечно, без «языка», бывало, не возвращался. Пошли ему награды и все ордена, а у Потехина — две медали. Вот он и злился: и тут его Федька обскакал! Однако молчал, вида не показывал. Но вот под конец войны, уже в Германии, случилось с Крутининым несчастье, — Карев задумался, ушел в прошлое, потом, встрепенувшись, продолжал, — послали Федьку с Потешкой на задание, Федор на мине и подорвался... Возвратился Потехин один, говорит: «Крутинин погиб!» Я не поверил, пополз Федора искать. Нашел. Живой он был, но сильно покалеченный. Пока его обратно тащил, нас еще снарядами накрыло. Не помню, кто и подобрал, наверное, санитары из чужой части. Отправили в госпиталь. Я шесть месяцев провалялся, потом в санаториях долечивался, а Федьку больше года по частям собирали. Да еще контузия... Словом, не писал он Насте. Не хотел, видно, для нее обузой стать. Потешка этим и воспользовался. Убедил девчонку, что сам видел, как Федор погиб, уговаривал ее выйти за него замуж. Настя долго противилась, потом согласилась — все же не чужой, Федькин товарищ. Да и мать стращала: «Останешься в девках, парни-то все почти на войне полегли...» После свадьбы месяц прошел, Федор в деревню и заявился. Страшный, худой, на костылях. В голове звон, еле ползает, ведра из колодца принести не мог. Настя к нему. Встала на колени, плачет: «Не гони ты меня, руки на себя наложу!» Ухаживала за ним как за малым дитем. На ноги поставила. Ну, а Потешка вокруг них волком бегал, однако зубы показывать боялся. Хоть и слаб Федор, а все ж... Потом приглядел в соседней деревне невесту, женился, вроде бы успокоился. Дети пошли... Пора бы старое забыть, но нет-нет, а меж ними вражда и вспыхнет... Особенно скалился Потешка, когда Федор на агронома выучился, завидовал, что тот высшее образование получил, опять вроде его обскакал... Вот так все и тянется, всю жизнь... — Карев умолк и вдруг пристально взглянул на Ульянова: