Разведчик, которого Штеккер посылал в деревню, принес такие известия: гимнастерки у неизвестных советские, солдатские, а вот вместо солдатских брюк офицерские галифе. Всего в группе человек сорок-пятьдесят, возглавляет ее полковник Яблонских. В одном из разговоров, подслушанных местным жителем, военный в звании старшины якобы назвал Яблонских господином полковником. За это старшина получил от полковника нагоняй, дескать, не забывайся, думай, что говоришь!
После этого боя Штеккер твердо решил войти в контакт с неизвестными, за которыми тайно наблюдал вот уже несколько дней, и выяснить все до конца. Ведь, собственно говоря, он ничем не рисковал: в его команде — так он называл свою банду — было втрое больше людей, и в крайнем случае…
Но Штеккер не хотел думать о крайнем случае. Ему хотелось верить, что он найдет среди этих неизвестных если не своих единомышленников, то по крайней мере союзников. Ведь, судя по тому, что он наблюдал, враг у них общий — советские внутренние войска, против которых и он вел войну. А точнее — стремился уйти от прямых боев, отсидеться до поры. Штеккер все еще верил в силу фашистской армии. Верил, несмотря на то что война по сути дела уже была проиграна. Он старался убедить себя в том, что все еще образуется. И если не Гитлер, то кто-то другой придет с Запада ему на выручку. Все будет так, как раньше, а он снова станет хозяйничать на своих землях.
Август Штеккер был упрям и самонадеян. Эти качества он унаследовал от своих предков, представителей старого дворянского рода прибалтийских немцев, пришедших сюда чуть ли не во времена крестоносцев. Это знали и те, кто вместе с ним скрывался здесь, в лесах Литвы. Его «команда» состояла из людей, которым нечего было терять и не на что было надеяться: гитлеровцы большей частью из войск СС, лютовавшие на захваченной территории и сумевшие спрятаться и избежать плена в период стремительного наступления советских войск. Здесь нашли пристанище и те, кто служил фашистам в период оккупации Литвы: местные националисты, крупные землевладельцы, которых режим Гитлера вполне устраивал.
Правда, настроение портилось с каждым месяцем, по мере того как советские армии все дальше и дальше продвигались на запад. Август Штеккер и весь этот сброд оказались теперь в глубоком тылу русских. Сам Штеккер не ушел вместе с отступавшими немецкими войсками умышленно, из фанатичного упрямства и веры в обратный поворот войны. Он оставался мстить. И он мстил, жестоко расправляясь с теми, кто радовался приходу Советов. Ему ничего не стоило расстрелять кого угодно, даже без особой на то причины, просто так, из-за дурного настроения. Он без сожаления мог отдать приказ уничтожить целую семью, не щадя даже грудных детей.
Таким был Август Штеккер.
Первый разговор со странным русским полковником не принес удовлетворения. Яблонских принял людей, посланных Штеккером, холодно, подозрительно. Ничего не говорил о себе и ни о чем не спрашивал. На другой день Август сам отправился к русскому офицеру.
— Кто вы такие? — без обиняков спросил он на ломаном русском языке.
— Мои солдаты носят советскую форму…
— Ерунда. Тогда объясните, почему вы встретили огнем своих там, в деревне? И почему те так настойчиво преследовали ваших солдат, что вам пришлось спешно ретироваться?
— Произошло недоразумение, — строго ответил полковник. — И потом давайте договоримся. Поскольку меня совершенно не волнует, кто вы и что вы, я не намерен давать вам объяснения…
Штеккер достал флягу с водкой и предложил выпить за знакомство. Но полковник отказался, предупредив, что не хочет вообще ни с кем вести дел, равно как и застольных разговоров.
Лишь на третий день, когда оба отряда, совершив ночной марш, снова оказались по соседству, Яблонских, наконец, принял Штеккера более милостиво, пошел на откровенный разговор. Август услышал то, что в общих чертах уже знал от солдат полковника. Яблонских был офицером-власовцем, и с советским строем у него якобы имелись свои счеты. Сюда его забросили для выполнения какого-то задания лица, которых он называть не должен, но имеющие четкую установку Берлина. Для какого задания он сюда прибыл, Яблонских не сказал, и Штеккер понял, что расспрашивать бесполезно.