— А кто руководит озеленением?
— Комсомольская организация. Хронически «заболел» садоводством секретарь, сержант Николай Шатный. Он главный ревизор. Ему помогает и замполит.
— А вы?
— Непосредственно заниматься этим делом мне приходилось лишь первые годы, а потом все пошло само собой. Солдатам понравилось садоводство, полюбили свой оазис, гордятся заставой, и, если хотите, идет между ними этакое соревнование — чей участок лучше. Я же теперь при оазисе вроде главного агронома, — улыбнулся Петренко. — Приглашают меня на совещания в качестве, так сказать, ученого консультанта.
— А что это за совещания? О новых посадках речь?
— Да. Уже давно все садовые дела решаются у нас коллективно. Это один из приятных и полезных элементов досуга. Я убедился, что наши сады на этой невозможно трудной земле тоже несут свою службу, делают жизнь содержательнее. Солдатам хочется видеть свою родную землю цветущей и красивой. И они в свободные от занятий и службы часы сообща сажают новые деревья. А потом поливают их и радуются каждому молодому побегу, веточке.
Дорожка привела на утрамбованную площадку, над которой поднимался белый бортик небольшого круглого бассейна. В центре труба.
— Фонтан? — удивился я.
— Да. Дебет воды в нашем водопроводе бывает порой достаточно высоким, и мы тогда позволяем себе невероятную для этих краев роскошь — открываем фонтан. Иногда в бассейн запускаем маринку. Это небольшая — с вершок, неприхотливая рыбешка, обитательница колодцев в пустыне.
Вообще-то вы приехали не в лучшую пору, — заметил Федор Иванович, — сейчас большинство деревьев сбросило листву. Впрочем, я увлекся и забыл обещанное — угостить вас нашим виноградом и урюком.
В «тайнике» старшины нашлось лишь несколько небольших гроздей винограда, они уже начинали вянуть, или, как сказал старшина, увяливаться. Но вкус был еще чудесный, ароматом ягоды напоминали сразу и мед и грушу «дюшес».
— А весной у нас вообще красотища! — мечтательно вздохнул Петренко, когда закончилась дегустация. — Видите клумбы? Тут такие цветы вырастают! Да что клумбы — в апреле на территории заставы вокруг стоят тюльпаны. И знаете сколько? До двух с половиной тысяч. В столичных парках таких не увидишь…
Как-то уж утвердилась у нас, литераторов, традиция: бывая на заставах, мы ищем сюжет, подавай нам прежде всего рассказ о преследовании нарушителя, в крайнем случае об учебе и всяких приключениях, о суровости службы. Это в общем-то и понятно, что в очерках, статьях и повестях самое значительное место отводится именно службе. Она — главное, и с нее почти всегда начинаешь разговор с начальником заставы. Но вот в тот раз все пошло наперекор традициям. Суровость жизни?! Да, она была налицо и начиналась сразу, там, за высоким побеленным дувалом из необожженного кирпича, который пограничники выстроили, чтобы хоть как-то отгородить свой оазис от губительного, знойного дыхания пустыни, изнуряюще жаркого летом и пронзительно холодного зимними ночами.
А на зубах все еще скрипел песок после долгой дороги по барханам.
Я не спрашивал о службе еще и потому, что, уже отправляясь сюда, знал: застава была на хорошем счету, и какие бы ни были проверки, всегда оценки ставились самые положительные. Скажу больше. Никогда, за все время существования заставы, ни одному вражескому лазутчику не удавалось тут перейти рубеж советской границы. А были попытки. И последнего нарушителя задержали совсем незадолго до того моего приезда. Боевой поиск был в памяти многих.
В тот день, когда я гостил на зеленой заставе, все шло своим извечным, раз и навсегда установленным чередом: уходили на границу наряды, проводились занятия, чистилось оружие и писались письма домой. Петренко много раз тогда вызывали к телефону. Шла служба!
Его, Федора Ивановича, служба была такая же обыкновенная и такая же беспокойная, как и у сотен других начальников застав. Но было и что-то другое. Что? Кажется, я не совершу ошибки, заметив, что Петренко до ухода в запас любил службу по-своему. Она заключалась для него не только в этом строгом распорядке пограничной жизни. Его служба была (а он начал с солдата, был сержантом и старшиной) и в этих зеленых аллеях, наперекор природе выращенных на голом месте, которое кто-то из солдат-туркмен назвал Хошов — «Последняя вода». И потому эта «последняя вода» не иссякала, а платила щедрую дань человеку за его труды. И, видимо, не может родная земля обмануть надежды человека, если он любит эту землю, какой бы суровой она ни была. Он посвятил свою жизнь защите этой земли и хотел, чтобы она была красивой. И она стала красивой.