- Танхой, - подозвал Менгу своего помощника, несколько беспомощно озирая стену. - Туда можно только взлететь, как птица! Однако у меня и моих нукеров нет крыльев.
Пятидесятник дозволил себе мимолетную улыбку. Что ж, Менгу можно понять сотник всю жизнь провел среди равнин, в дальнем кюрийене, отстоящем на многие переходы от границы Степи. Он не видел возвышающиеся на семьдесят пять локтей каменные укрепления Эль-Дади, не ходил торговать с караванами в сторону Дангары или Мельсины - городов, при виде которых хотелось встать на колени, думая, что их создали не руки людей, но богов.
- Скажу так, - фыркнул Танхой, - стена глиняная, на деревянной основе. Последний раз обновлялась много лет назад, видишь трещины?
Менгу кивнул. Действительно, окружавший Шехдад вал выглядел довольно старым.
- Ворота рассохлись от жары, - спокойно продолжал пятидесятник, острым глазом рассматривая жалкую твердыню саккаремского пограничья, - щели меж досок. Башня, как погляжу, едва держится. Не упала бы на головы... Сакка-ремцы слишком давно жили в мире.
Менгу понял, о чем говорил Танхой. Если в каменном улусе давно не обновлялись юрты и ограда, значит, они обветшали и в силах человека их разрушить. Разве мергейты не перетягивают два раза в год войлок на своих жилищах и кибитках, чтобы защитить себя от ветра и холода, когда избитая непогодой ткань начнет рваться? Верно говорят люди: саккаремцы - никчемный народ. Разве можно так пренебрегать заботой о своем становище?
Слева от возвышения толстой и казавшейся мергейтам безобразной башни на стене стояли люди. Менгу, глаз которого различал сокола, парящего наравне с облаками в зимний вечер, без труда рассмотрел нескольких мужчин в ярких ча-панах (кажется, такая одежда в Саккареме называется халат?) и робко выглядывавшую из-за облупившегося зубца девицу с открытым, а вовсе не повязанным по местному обычаю полупрозрачным шарфом лицом.
Ближе всех к краю стены находился высокий, почти на полторы головы длиннее остальных, человек. Менгу углядел, как под его правой рукой взблеснул солнечный лучик - рукоять сабли, - заметил сияющий густой небесной синевой узкий тюрбан с пером и голубовато-серый с едва заметными блестками (наверное, очень дорогой) халат. Не иначе, хан.
- Буду с ними говорить, - не то вопросительно, не то утвердительно произнес сотник. - Пусть откроют ворота и признают владычество хагана. Тогда никого не тронем. Только молодых мужчин заберем.
- Правильные слова. - Танхой сдвинул белую шапку на затылок и вытер пот со лба. Солнце поднялось высоко, приближаясь к середине дня. Становилось очень жарко. - Но лучше отправь десятника. Вдруг саккаремцы начнут стрелять из луков? Зачем Бронзовым лишаться сотника?
- Бояться стрел этих прирожденных рабов? - искренне возмутился Менгу и бросил на Танхоя тяжелый недоумевающий взгляд. Неужели пятидесятник решил, что он испугается? - Я еду к стене. Если хочешь, давай со мной.
- Когда тебя убьют, - безразлично-спокойно ответил не раз бывавший в битвах, а потому благоразумный Танхой, - я стану командовать сотней и выполнять приказ великого хагана. Отошли десятника.
Менгу только скрипнул зубами, подумав про себя: "Трус!", и, ударив свою лошадку пятками по бокам, сорвался с места. Командиры десятков, как один, посмотрели на старика Танхоя, но тот даже не пошевелился и только крепче сжал повод. Его вид говорил: "Решение сотника - закон. Не двигаться с места".
Поднимая пыль на широкой дороге, ведущей к воротам, небольшой мохнатый степной конек рванулся к стенам городка. Менгу резко осадил скакуна, когда тот уже был готов свернуть в сторону, чтобы не налететь на большую деревянную дверь с двумя створками, ведущую в обнесенный крепостью улус.
Менгу знал закон. Пускай противник сначала увидит, с кем имеет дело, и, если более смел, подаст голос. Посему сотник некоторое время гарцевал перед воротами, вызывающе глядя на ставшие такими близкими лица саккаремцев, выглядывавших из широких бойниц, и отметил про себя - во-первых, они напуганы, во-вторых, йе понимают, что происходит.
Конечно, не понимают. С заката и восхода Шех-дад обходили тумены Гурцата, ничуть не обращавшие внимания на маленькое становище, но внушая его жителям прямо-таки благоговейный ужас, исходящий от мощи Степи. Пока еще невели-дой лишь три десятка тысяч мергейтов двинулись в путь.
Менгу, не дождавшись приветствия от саккаремского хана, перегнувшегося через стену, чтобы рассмотреть нежданного гостя, выкрикнул:
- Эй! Кто будет со мной говорить? Короткое замешательство наверху. Сотник приметил, что хан в синем тюрбане будто бы испугался, но затем нашел силы ответить:
- Я, Халаиб, милостью солнцеликого шада Даманхура...
Остальные красивые саккаремские слова Менгу пропустил мимо ушей, благо понял не слишком много - он не очень хорошо знал местное наречие. Конечно же, язык подданных шада немногим отличается от говора степняков, но люди владыки золотого трона очень любят украшать свои речи тяжелыми и пышными словами. Главное Менгу узнал - как прозывают хана. Теперь можно говорить с ним на равных.
- Мое имя Менгу, - прокричал сотник в ответ. - Бронзовая сотня повелителя Степи, вечного хагана Гурцата, сына Улбулана! Открывайте ворота!
- С чем ты пришел? - Человек с саблей и в красивом халате был немолод это Менгу увидел сразу. Старше на двадцать, а то и на двадцать пять весен. Следовательно, мудрее и сумеет заговорить непрошеному собеседнику зубы. Это уж наверняка... Поэтому Менгу попытался не слушать дальнейшие слова вождя каменного улуса.
- Откройте ворота, - упрямо повторил мергейт, - и мы пощадим всех женщин, старых мужчин и детей. В твоем улусе останется десяток, который будет смотреть за порядком. Ты здешний правитель? - Менгу помедлил, на всякий случай дожидаясь ответа на очевидный вопрос. - Если так, правителем и останешься. Только дашь обещание ходить в битву под властью хагана Степи и не знать другого господина.