— Стой. — Слава преградил путь рулоном бумаги. — Не веди себя как женщина.
— А как? — спросил Малыш.
— Знаешь, как они говорят: «Ах, что я знаю, но тебе не скажу».
— Чудак, — сказал Малыш. — Видишь же: лично капитану. Выходим на рандеву с «Короной Кенш». Знаешь такой? Г/П 312?
— Еще бы! — сказал Павлыш. — Это же Галактический центр. Пойду скажу Снежине.
«Ну вот, — подумал Малыш, оставшись в одиночестве. — Почему это не я скажу Снежине?»
— Как дети малые, — сказал он сам себе, открывая дверь в рубку. — Скажу, не скажу…
— Ты кому? — спросил Глеб Бауэр, вахтенный штурман.
— Себе.
— Что за депеша?
— Мастеру, — сказал Малыш строго.
— А почему не вовремя? — спросил Бауэр. Он сидел на диванчике в штурманском закутке и читал лоцию сектора. — Что-нибудь серьезное?
Малыш молча прошел в рубку. Загребин стоял у большого экрана, рассказывал какую-то байку практикантам; те хлопали глазами от восторга и по наивности верили каждому слову. Малыш не спеша подошел к ним и встал лицом к мастеру, рядом с Христо. Сделано это было с намерением — Христо был невелик ростом, а Снежина значительно превосходила Малыша, и тот не любил стоять с нею рядом.
— Геннадий Сергеевич, — сказал Малыш. — Вам срочная с Земли.
Загребин погасил сигарету о пепельницу, прикрепленную к ободу большого экрана, прочел телеграмму медленно и обстоятельно, даже чуть шевелил губами.
Малыш посмотрел на Снежину и обрадовался, что Павлыш не успел ей ничего сказать.
— Что там? — шепнул Христо, толкнув Малыша Локтем.
Загребин протянул вдоль пульта большую мягкую, покрытую веснушками кисть, включил внутреннюю связь.
— Старшего помощника просят подняться на мостик, — сказал он.
Потом обернулся к Малышу и спросил добрым голосом, обманчиво добрым голосом:
— Команда уже оповещена?
— Я сюда прямо из рубки, — сказал Малыш. — Разве не понимаю?
— Между приемом и вашим появлением здесь прошло десять минут — нет, девять. Издалека шли?
Дверь отъехала в сторону. Старпом Баков возник на мостике. Скорость, с которой он преодолел расстояние от своей каюты до мостика, была фантастической, но при том Баков сохранял спокойствие и делал вид, что не спешит.
— Учись, — сказал капитан Малышу. — Алексей Иванович, прочтите, — продолжал он.
Малыш отступил на несколько шагов, натолкнулся спиной на Глеба Бауэра. Тот уже поднял с диванчика два метра своих костей и сухожилий. Малыш задрал голову и сказал тихо:
— На Титан не идем. Срочная с Земли-14.
— Шутишь, дуся, — сказал Глеб.
— Глебушка, — позвал капитан. — Брось ты эти вторичные источники информации. Разыщи сектор три-один-глесть-четыре-восемь-семь. Запомнишь? Или повторить?
Через сорок три минуты «Сегежа» начала торможение. К этому времени содержание телеграммы было знакомо всему экипажу.
3
Некоторые особо деликатные операции Эмилия Кареновна никому не доверяла, тем более роботам. К их числу относилось мытье и вытирание голубого сервиза. Как-то, еще в прошлом рейсе, она поручила достать его из шкафа Гришке, кухонному роботу. Тот одну чашку тут же разбил. Не хватало и еще одной чашки: ее уронил Зенон Кудараускас — поставил мимо стола. Но в этом вины тети Мили не было.
Иногда, если накатывало плохое настроение, надо было успокоиться, отвлечься, тетя Миля осторожно извлекала тонкие фарфоровые чашки из гнезд в шкафу, обдавала их теплой водой и насухо протирала чистым махровым полотенцем.
За полуоткрытой дверью трепетали голоса; приглушенный, доносился грохот из трюмов. Тетя Миля перетирала голубые чашки.
— В первом же порту расчет, — говорила она, глядя в белую стену буфетной. — В первом же порту.
Крупная слеза сорвалась с ее ресницы и гулко щелкнула по тонкому фарфору. Тетя Миля подставила чашку под кран, смыла слезу.
В коридоре заверещали роботы, и Глеб Бауэр прикрикнул на них, чтобы не попортили обшивку. Снежина заглянула в буфетную, хотела напиться, увидела, что тетя Миля перетирает чашки, заподозрила неладное, взмахнула большими красивыми руками и сказала:
— Что-то случилось? Кто вас обидел, Эмилия Кареновна?
— Никто, — сказала тетя Миля. — Никто не обидел. Чего тебе, Снежка?
Снежина поправила волосы, самые пышные и самые черные волосы в Космическом флоте, и села на вертящийся табурет. Она была дотошна и обстоятельна. Она любила ясность.
— Я не верю, — сказала Снежина. — Рассказывайте. Тетя Миля прижала чашку к груди. Поняла, что рассказать придется. Да и хотелось.