Она остановила машину перед зданием детского сада. Было около девяти, и на площадке собралось уже много детей. Анника внимательно присмотрелась к этой толпе, ища взглядом двух крепких мальчишек с дорогими прическами и в кроссовках.
Вот. Вот они. Стоят у забора и пинают трехколесный велосипед.
— Пошли, — сказала Анника, выключив зажигание. — Скоро начнется собрание.
Эллен расстегнула ремень безопасности и выпрыгнула из машины, но Калле не торопился. Он провел пальцами по повязке на голове.
— Можно, я сниму это, мама? — спросил он.
— Нет, нет! — воскликнула Анника. — Ты занесешь в рану грязь. Пообещай мне, что не будешь трогать повязку, ладно?
Мальчик кивнул.
— Что, если они снова ко мне пристанут? — спросил он.
Анника наклонилась к сыну.
— Калле, — сказала она, глядя ему в глаза, — я торжественно тебе обещаю, что Алекс и Бен никогда больше не пристанут к тебе. Я об этом позабочусь.
Вздохнув, Калле кивнул и вылез из машины.
— Привет, Калле, — окликнула его с крыльца Лотта. — Поможешь мне сегодня провести собрание? Ты принесешь книжки!
По лицу Калле скользнула улыбка, он отпустил руку Анники и побежал к воспитательнице.
«Скоро их загонят внутрь, — подумала Анника. — У меня осталась одна минута».
Пульс у нее участился. Она чувствовала, как удары сердца толчками отдаются в голове. Она пошла сквозь толпу детей, и поле ее зрения становилось все уже и уже. Вот оно превратилось в узкий туннель, в конце которого она различала две маленькие фигурки, двух шестилеток, которые продолжали пинать велосипед у забора.
И вот они оказались прямо перед ней, у ее ног. Но они не замечали ее, продолжая с криками пинать велосипед. Она наклонилась над ними.
— Бенджамин, — сказала она тихо, крепко взяв мальчика за руку.
Ребенок удивленно посмотрел на нее снизу вверх и перестал кричать. Она наклонилась еще ниже, вплотную приблизив к нему свое лицо.
— Бенджамин, ты обидел Калле?
У мальчика от неожиданности открылся рот.
— Я хочу сказать тебе одну вещь, — прошептала Анника. Сердце билось так громко, что она не слышала собственных слов. — Если ты еще раз обидишь Калле — когда-нибудь, — то я тебя убью. Ты меня понял?
Глаза мальчика округлились, как два блюдца. Он все понял, и в глазах появился страх.
Она отпустила Бенджамина и взяла за руку Александра.
— Александр, — произнесла она зловещим шепотом, дыша ему в лицо, — если ты еще раз обидишь Калле, я достану тебя из-под земли и убью. Понятно?
Мальчик задрожал и в страхе уставился на Аннику. Она отпустила его и посмотрела на обоих.
— И вот что еще. Это касается не только Калле, но и всех других детей.
Анника поднялась, повернулась к ним спиной и пошла прочь — к машине в конце туннеля.
Она въехала в город с ощущением, что ведет самолет, а не машину. Казалось, колеса не касаются земли, как будто она ехала по небу сквозь темные облака.
Она сделала глупость? Глупость? Глупость?
Да наплевать, подумала она, чувствуя, как колеса снова коснулись земли. Если надо, то она снова это сделает.
Небо было дымного серого цвета, моросил мелкий дождь, когда она припарковала машину.
Она поднялась в редакцию, еще раз подивившись ее тесноте и, как ни странно, малолюдности.
Берит была уже на месте; она сидела за столом и писала, водрузив на нос очки.
— Продолжение? — спросила Анника.
— Кто. знает? — задала Берит риторический вопрос. — Кто вообще может что-нибудь обещать? Кто санкционировал произвол? Кто вел переговоры с иорданским правительством? Я разберусь в этой страшной путанице. Как твои дела?
Анника привычно села на место Патрика.
— В субботу, видимо, что-то случилось, — сказала Анника. — Было совещание нобелевской группы, потом состоялся семинар, а после него вечеринка, а потом, вечером, произошли события, следствием которых стало убийство сначала Эрнста Эрикссона, а затем Ларса-Генри Свенссона.
— Послушайте меня, наконец! — крикнул от своего стола Спикен.
Анника и Берит, встрепенувшись, оглянулись в его сторону.
Шюман взобрался на стол, как в старые добрые времена, — босиком, расставив ноги на ширину плеч. Так бывало, когда вечерняя газета поступала в продажу вечером, а в это время сотрудники и репортеры писали, редактировали, подбирали фотографии для нового выпуска, который отправляли в типографию в 4:45 утра. Другими словами, Шюман вел себя так, как было принято раньше.