Мое пробуждение было особенно болезненным.
Я всегда трепетно относилась к животным. В те дни мы работали с самыми разнообразными видами и во всех лабораториях, а не только в специально отведенном для этого здании.
Однажды я пришла в лабораторию довольно поздно вечером, чтобы посмотреть, как себя чувствует заболевший накануне щенок. Свет в здании был выключен, все двери в коридоре, ведущем в лабораторию, были заперты. Свет горел только в операционной.
Я решила, что кто-то просто забыл выключить свет, и пошла в операционную, но на полпути меня остановил дикий вой какого-то животного. Среди полок двигались какие-то тени.
Там был человек, мучивший несчастное животное. Страшный, леденящий душу звук заглушил мои шаги, и вскоре я увидела, что происходит.
Это был Бернхард. Он зафиксировал кошку в аппарате для стереотаксических операций и удалял ей матку. Он не обезболил животное, и кошка страшно кричала от невыносимой боли. Никогда в жизни не слышала я такого ужасного крика. Он обездвижил кошку винтом, вкрученным через основание черепа в мозг. Я видела лицо Бернхарда в профиль. Он был в экстазе. Он был вне себя от удовольствия и радости.
Мне казалось, что я упаду в обморок, но я устояла.
Я стояла в тени, пока кошка, привинченная к аппарату, истекала кровью, до тех пор, пока она не умерла и не перестала кричать. Бернхард, довольный результатом, сидел у стола, держа в руке матку с нерожденными котятами и торчащими в две стороны маленькими придатками.
Потом он тщательно вымыл стол и сжег в печи труп кошки, как мы делали тогда, а потом написал отчет об опыте.
Исследование зрительного нерва — так он обозначил цель операции.
После этого он выключил свет и, насвистывая, пошел по коридору из лаборатории.
Всю следующую неделю я провела дома, мучаясь от нервной лихорадки и желудочных спазмов.
Вернувшись на работу, я вызвала Бернхарда — этого институтского обольстителя.
Я сказала, что прекращаю договор о его докторантуре и дала ему полчаса на то, чтобы покинуть здание.
Но Бернхард лишь улыбнулся.
— За что? — просто спросил он.
— За кошку, — ответила я.
— О, — изрек он и тряхнул головой, продолжая улыбаться.
— Я даю вам тридцать минут, — сказала я.
— Не думаю, что они мне понадобятся, — ответил он.
Он рассказал мне о групповой фотографии, сделанной на конференции в Хельсинки. Он спрятал ее в надежном месте с документами, подтверждающими дату, когда она была сделана.
Он также отыскал данные о том, когда были сделаны мои дополнительные исследования для статьи в «Сайенс», и — вы не поверите! — даты полностью совпадают.
Даты совпадают.
Бернхард Торелл засмеялся. Он смеялся долго и никак не мог остановиться.
— Вот так, моя дорогая Каролина, — сказал он, подойдя ко мне вплотную, — ты утвердишь мою докторскую диссертацию и сделаешь это не позднее весны.
— Никогда, — сказала я, всем телом ощущая страшный предсмертный крик несчастной кошки.
Но я сделала это, сделала, сделала, сделала…
Я пропустила его диссертацию.
Я подчинилась, и мне до сих пор стыдно своей слабости.
Я никогда и никому об этом не рассказывала, даже. тебе, Биргитта.
Но теперь я должна это сделать, ибо он вернулся.
Он снова здесь, и на этот раз он требует большего.
Ему нужна Нобелевская премия, Биргитта. Нобелевская премия по медицине за изучение процесса старения группой фирмы «Меди-Тек». В противном случае он грозит мне разоблачением. Но на сей раз этот номер у него не пройдет. Я сказала ему об этом. Никогда, скорее я умру.
Он мне не поверил. Я вижу, что он мне не верит. Для него выбор очевиден, и он считает, что решение очевидно и для меня.
Но он ошибается.
Когда Бернхард это понял, он предъявил мне ультиматум.
Оглашение имен лауреатов состоится через три недели, и если премию получит не «Меди-Тек», то я умру.
Очень театрально, сказал он. Как та кошка.
Но теперь речь идет об Альфреде, о Последней воле и завещании Альфреда Бернхарда Нобеля, и слава Всевышнему, что есть вещи, находящиеся не в нашей власти.
Анника закончила чтение, но продолжала сидеть, глядя на экран и испытывая головокружение и дурноту. Ощущение было таким же, как час тому назад, когда она проснулась, не зная, сколько времени проспала. Теперь она не понимала, давно ли начала читать письма Каролины.