– Сделай одолжение, – говорю я.
– Какое?
– Дай мне ручку и листик, я напишу номер телефона. Потом позвони и скажи, где мы находимся. Скажи, что я здесь… Тогда он точно придет.
– Придет кто? – спрашивает она.
– Да так, один усатый персонаж, – говорю я.
«И почему же я так ненавижу твои усы?!» – мелькает в мыслях вопрос.
– Ты уверен? Может, сам позвонишь и расскажешь, а, главное, подальше от этого места?
– Нет, все нормально. Если ты боишься предательства, то ты вообще зря согласилась на эту игру.
– В этом есть смысл, – говорит она и уходит, чтобы через минуту вернуться и протянуть мне то, о чем я просил. Кое-как пишу номер телефона и имя человека.
– Разберешь?
– Да. И что сказать?
– Скажи что «он» увидел всю картину и теперь согласен. А потом можешь сказать адрес и попросить его приехать сюда.
– Ты думаешь, что по слову «он» этот человек поймет, о ком пойдет речь?
– Я не думаю, я уверен в этом, – отвечаю я, а после добавляю: – Скоро ты все узнаешь.
– Интриган! – говорит она, разворачивается и уходит из комнаты прочь.
Минут через пять возвращается, смотрит на капельницу, а после с довольным видом вынимает иглу из-под моей кожи. Девушка помогает мне встать и дойти до ванной.
– Сам справишься? – с улыбкой произносит она, открывая передо мной дверь.
– Уж с чем, а с этим справлюсь. Не стоит так переживать, – язвительно отвечаю ей и захожу в помещение, обшитое белым кафелем.
Эта картина возвращает меня к тому разговору с сыном жирного ублюдка, о подвале для свежевания человеческих тел как туш животных, и от этого по спине пробегает холодный ветер декабря.
– Как же хочется жрать, – вслух произносят все голоса.
Желудок урчит и, кажется, вновь обволакивает позвоночник. Начинаю быстро, насколько это возможно, двигаться и приводить себя в более-менее приличный вид. Примерно через полчаса выхожу из ванной комнаты. За это время я порядочно устал стоять. Мышцы отвыкли от нагрузок. Я понимаю, что мне необходима неделя, чтобы прийти в норму. Все же мое тело приняло смерть, и лишь протестующая душа по сей час продолжает дергать за ниточки, чтобы этот кусок мяса двигался.
– Садись, будем кушать, – говорит барменша из моего любимого заведения. – Только давайте для начала помолимся о том, чтобы живыми выйти из-за стола. Готовить я не умею.
– Значит, мешать алкашку и заваривать кофе мы умеем, а вот приготовить суп для нас слишком сложно? – ядовито выдавливает из себя Мила.
– Знаешь, могла бы и сама приготовить, раз такая умная, – отвечает девушка.
– Ладно-ладно, шучу я. В любом случае, я вообще не готовлю, и не готовила. Вот найти вену – вот это мое. А готовить…
– Бабы, хватить скалиться друг на друга. В следующий раз с меня ужин.
– О как! – взрывается Мила.
– Да, так. Вообще, ты позвонила?
– Да.
– И?
– Он сказал, что приедет чуть позже.
– Хорошо.
– Но его голос. Слишком знакомый. Кто он?
– Увидишь, – отвечаю я и вспоминаю последнюю встречу с усатым стариканом.
Это было не так давно. Я пришел к нему. Я каждый месяц приходил к нему с отчетом о проделанной работе. Он всегда смотрел на меня с усталостью и печалью. Он говорил о том, что все то, что я делаю сейчас, все это напрасно. Что все кроется намного глубже, что я всего лишь усугублю ситуацию, что убивать, уничтожать зло такого рода надо отрубая голову, а не начиная с рук или ног, но я не слушал его… Глупец. Именно поэтому теперь, ошибившись, но воплотив возмездие в жизнь, я могу спокойно согласиться с этой старой предпенсионной рожей и сказать ему об этом.
Я глупец…
Теперь мы будем действовать вместе. Так надо было действовать с самого начала, но, вполне возможно, моя амбициозность и слепота не давали мне сделать это. Ведь всю свою жизнь я шел только вперед, напролом. И, конечно, сейчас меня никто и ничто не держит на месте, но, очутившись в гробу… После этого мне резко захотелось жить… Даже не смотря на то, что мое тело уже смирилось с погребением и начало умирать. И, да, я обещал нормально жить, а в итоге лишь нарушаю обещание… Это неправильно! Это совершенно неправильно!
Все слишком сильно запуталось. Прозрачное, чистое стремление выжигать бородавки из тела общества привело меня к множественному расслоению личности, и я это понимаю, осознаю. Именно поэтому я практически всегда молчу, именно поэтому редко отвечаю и вступаю в спор тех, кто остался в моей голове… Ведь они больше не нужны мне, больше никому не нужны, но из-за преданности делу они считают, что нужны мне. Поэтому неотступно продолжают сопровождать меня… Как же я устал…