Сесил Скотт Форестер
Последняя встреча
Адмирал Флота лорд Горацио Хорнблауэр в одиночестве сидел со своим послеобеденным стаканчиком портвейна в столовой имения Смоллбридж и испытывал чувство величайшего комфорта. Дождевые капли тяжело барабанили в окна; бесконечный дождь лил несколько уже несколько дней, подчеркивая печальный рекорд этой весны – более дождливой не помнили и старожилы. Время от времени шум дождя усиливался – это резкие порывы ветра бросали тяжелые капли в оконное стекло. Фермеры и арендаторы будут жаловаться больше обычного, особенно теперь, когда перед ними вырисовывается печальная перспектива – потерять урожай еще до того, как он успеет созреть. Хорнблауэр ощутил прилив глубокого удовлетворения при мысли, что уж его-то доходы не зависят от капризов погоды. Как Адмирал Флота он уже никогда не будет терпеть нужду на половинном жалованье; льет дождь или светит солнце, царит мир или грохочет война, он всегда получит свои вполне приличные три тысячи фунтов в год, а вместе с еще тремя тысячами дохода от средств, вложенных в государственные ценные бумаги, ему уже не только никогда не придется не только бедствовать, но даже и беспокоиться о завтрашнем дне. Он может быть снисходительным к своим арендаторам; более того, он сможет подбросить своему сыну Ричарду еще пять сотен в год – учитывая, что молодому полковнику гвардии приходится часто сопровождать молодую королеву и посещать двор, можно представить какие длинные счета присылает Ричарду ежемесячно его портной.
Хорнблауэр отпил глоточек портвейна, вытянул ноги и потянулся, ощущая приятное тепло камина, согревающее ему спину. Два бокала великолепного кларета, выпитые ранее, уже явно начинали играть свою роль, помогая желудку в приятном процессе переваривания прекрасного обеда – это, кстати, был еще один повод для того, чтобы поздравить себя с тем, что в возрасте семидесяти двух лет желудок не доставляет никаких поводов для беспокойства. Он – счастливый человек. Он достиг вершины профессиональной карьеры – вершины абсолютной и неоспоримой (его производство в Адмиралы Флота было настолько недавним, чтобы воспоминание об этом событии все еще приносило Хорнблауэру неподдельное удовольствие). А еще он мог наслаждаться крепким здоровьем, значительным доходом, вниманием любящей жены, прекрасным сыном, ожиданием внуков и искусством хорошего повара. Он мог потягивать свой портвейн и ощущать удовольствие от каждой его капли, а когда стакан опустеет – пройти в гостиную, где Барбара читает книгу и ожидает его у другого камина, в котором тоже гудит огонь. Жена любит его, а прошедшие годы самым удивительным образом сделали ее еще красивее, чем в юности. Слегка похудевшие щеки лишь подчеркивают изящный рисунок ее лица, а ее седые волосы странным образом контрастируют с прямой спиной и легкостью в движениях. Она так красива, так грациозна и так величественна. Завершающим штрихом были очки, которыми Барбара с недавних пор вынуждена была пользоваться для чтения; этот предмет несколько уязвлял ее чувство собственного достоинства – настолько, что она всегда сдергивала очки, если существовала хоть малейшая опасность, что посторонний увидит у нее на носу этот плод технического прогресса. Хорнблауэр снова улыбнулся, вспомнив про это, и отпил еще глоточек портвейна – все же лучше любить живую женщину, чем богиню.
Было странно, что он мог чувствовать себя таким счастливым и спокойным – он, которому пришлось испытать столько горя, мучительной неуверенности, рисковать жизнью и перенести столько тяжелых трудов. Пушечные ядра и мушкетные пули, шквалы и болезни, загубленная карьера, военный трибунал и приговор – он избежал всего этого, хотя был на волосок от гибели. Он знавал самое глубокое горе и разочарование, а сейчас наполнен радостью жизни. Он пережил нищету, даже голод, а теперь богат и спокоен. Все обстоит благополучно – сказал себе Хорнблауэр; но даже в столь почтенном возрасте он не мог обращаться к самому себе без иронии. «Не говори, что человек счастлив, пока он не умер» – сказал кто-то из древних, и, очевидно, был прав. Итак, Хорнблауэру семьдесят два, но прекрасный сон, окружающий его, может в любой момент превратиться в ночной кошмар. Характерно, что стоило ему только порадоваться жизни, как он сразу же начал размышлять о том, что бы могло нарушить ее спокойное течение. Конечно же, сидя у огня после отличного обеда со стаканчиком портвейна в руке можно и позабыть о том смятении, в котором находится окружающий мир. Революция – анархия – народные волнения; вся Европа, весь мир содрогался в конвульсиях потрясений. Толпы шли на штурм – и натыкались на штыки; этот, 1848 год – запомнился как страшный год разрушения, несмотря на то, что последующие годы, очевидно, будут еще более разрушительными. Париж строил баррикады и провозглашал Коммуну. Канцлер Меттерних вынужден был бежать из Вены, а итальянские тираны – из своих столиц. В Ирландии голод и болезни шли рука об руку с экономическим кризисом и восстаниями. Даже здесь, в Англии, агитаторы подогревали толпу и провозглашали о необходимости парламентской реформы, улучшении условий труда, к другим изменениям, которые могли закончиться настоящей социальной революцией.