Братья долго сидели молча.
— А как себя чувствует Астинакт? Ты был у него?
Этеокл вздрогнул и не сразу ответил.
Необычайно жаркое лето высушило землю, виноградные лозы засохли. По всей Беоти деревья стояли чахлые, трава выгорела, погибал скот, страшная болезнь поражала людей. Тяжёлый выдался год. Вот и Астинакт несколько дней назад внезапно заболел. Этеокл любил этого юношу. Они вместе проводили большую часть времени, подолгу беседовали, декламировали…
— Астинакт, — Этеокл замолчал. Ком застрял в горле, продолжать было трудно. Он боялся выговорить слово, которое повергало его в ужас.
— Астинакт умер. И теперь в царстве Аида бродит его тень в поисках друзей…,-глаза Этеокла стали влажными, но он сдержался.
— И Долона не стало, — грустно произнёс Полиник, — А как он управлял колесницей! — в его голосе слышались нотки восхищения и неподдельного горя. Ведь Долон был лучшим стрелком из лука лучшим возницей и лучшим другом Полиника.
В зал вошёл Эдип. Братья встали, приветствуя отца. Все трое, молча уселись. Эдип перевёл взгляд с Полиника на Этеокла и тихо изрёк
— Народ собрался у дворца.
Последующее молчание долго никто из троих не решался прервать. Наконец, Полиник стукнул о ладонь кулаком и, глядя из-подлобья на отца, разразился речью, что с ним редко случалось.
— Отец! Что с нашей землёй приключилось? Отчего боги отвернулись от Фив? Это же один из самых прекрасных и богатых городов Эллады! Что иссушило нашу землю? Какое зло приключи лось, в чём провинился народ фиванский перед богами? Мы теряем друзей, лучших мужей города..
Полиник так же внезапно замолчал, как и начал.
— Что я могу тебе ответить, сын? — горестно опустив голову, казал Эдип, — Я тоже всё время обращаюсь к Громовержцу с теми же вопросами.
Эдип сильно изменился за последнее время. Он строен, высок, только стал чуточку худощав, волосы и бороду его пробороздили серебряные нити, лицо осунулось, глаза спрятались глубже под брови.
В это время вошёл Креонт, брат Иокасты, красивый, ещё не старый муж с крупными чертами лица. Он был немногим старше Эдипа.
— Эдип, народ требует своего царя. Там, на площади собрался весь город. Ты должен говорить с людьми. Ты их царь, ни тебя любят, верят тебе.
Эдип печально покачал головой, опёрся большими ладонями о стол и, тяжело поднявшись, направился к выходу.
— Да, — оборачивается он — Креонт, теперь же скачи в Дельфы, в храм Аполлона. А ты, — повернулся он к Этеоклу, — проси ко мне придти перед закатом прорицателя Тиресия.
Эдип стоит наверху дворцовой лестницы, где когда-то, очень давно, он впервые предстал перед Иокастой. И как тогда, толпа запрудила площадь и прилежащие улицы. Народ шумел, волновался. Постепенно всё стихло.
— Фиванцы! — громко и отчётливо произнёс царь, — наш город, прекрасные, благословенные Фивы, ныне в беде. Боги гневаются за что-то на нас.
Он сделал паузу, провёл рукой по бороде. — И я не знаю причины этого гнева, — последнее Эдип сказал негромко, но вокруг была такая тишина, что сказанное услышали все.
— Спаси нас, царь, — раздался зычный голос, вышедшего вперёд торговца, — наши поля опустели, деревья не приносят плодов, злаки полегли, не успев заколоситься, стада пали, мор косит людей. Ты нас уже спас однажды, ты — сделал Фивы цветущим и богатым городом, ты — мудр и добр и ты должен, если не знаешь, узнать причину бед, постигших наше царство.
В толпе раздались крики одобрения, всхлипывания матерей, потерявших детей; жён, лишившихся мужей; детей, оставшихся без родителей. Все эти звуки переросли в ропотный гул.
Эдип поднял руку. — Фиванцы, вы правы! Я обязан сделать всё для своего царства, для своего народа. Сегодня я отправил Креонта к оракулу. Пусть боги сами скажут нам истину.
Удовлетворение народа выразилось в дружном рёве и толпа хлынула с пощади по улицам, растекаясь по городу. И слышны были выкрики «Креонт едет в Дельфы, Креонт едет к оракулу!»
Тиресий — слепой, согбенный годами, весь седой старик, явился во дворец в назначенное время. Он служил верой и правдой фиванским царям вот уже много лет. Тиресий был посвящён во многие семейные тайны царского дома.
Нынешний неурожайный год, чума, гибель скота — все эти несчастья приводили в ужас людей, вселяли страх и панику в их сердца. Стоны и слёзы поселились в каждом доме. Люди не знали ни причин, ни объяснения бедствиям и их ропот вылился в бессознательные поиски виновника всех их несчастий.
Тиресий — сын своего века и своего народа, вскормленный греческой землёй, взращенный её культурой, знал и понимал душу грека. Боги его народа были его богами — такие же нетерпеливые, порой добрые, порой завистливые, как и люди, они вселяли в своих приверженцев благоговейное восхищение, не лишённое некоторой доли скептицизма и насмешки. Но что касалось несчастий, постигавших людей, то в таких случаях, грек склонен всегда усматривать обязательное вмешательство богов и, как причину этих бедствий — провинность людей и особенно их высших и лучших представителей.