— Нет, царица, всё было так как я говорю.
— Но ты же сам, подлый раб, тогда мне сказал…,-Иокаста зарыдала, Ферсит опустил седую голову.
— Да, царица, я тогда солгал, ибо…
— Продолжай, — перебил Эдип.
— …когда один из наших воинов хотел ударить путника дротиком, его конь оступился и дротик зацепился за ремни сандалии путника, сандалия слетела…я лежал в это время на земле…
— Не-е-е-ет! — душераздирающий крик Иокасты был рождён её мгновенной догадкой, — молчи, ты не можешь…,-сквозь рыдания умоляла и требовала она.
Эдип смотрел на Ферсита, весь подавшись вперёд, стоя у стола и схватившись за его крышку так, что его пальцы побелели. Он живо себе представил тот, уже стёршийся в его памяти, день.
— Продолжай, — прохрипел он, от волнения голос не повиновался Эдипу.
— …я увидел бледный шрам на ступне…
— О, горе, горе — Иокаста уже не владела собой, её пальцы безжалостно впивались в её лицо, волосы…И вновь, как молния пронзает воздух, мысль пронзила её мозг. Имя Эдипа уже таило в себе разгадку. В её воспалённом горем сознании пронеслась вся её жизнь и самое прекрасное, что в этой жизни было
любовь Эдипа, их любовь, их счастье Почему-то вспомнился день, когда родился их первый сын — Полиник.
Эдип подался вперёд и сел. Он живо сбросил сандалию и положил одну ногу на колено другой и, словно впервые видит этот бледный шрам, словно ожидая ответа от него, вперился в него взглядом.
— Что это за шрам!? — Эдип обвёл взглядом присутствующих.
— Эдип, Иокаста едва могла говорить, ком в горле душил её, ужас лишал её сил и мужества.
— Мне мать говорила — это укус змеи, — Эдип овладел собой и говорил отчётливо и медленно.
— Царь, не дознавайся истины, — вмешался Ферсит, — Она так тяжела, как гора Олимп, так жестока, как Сирены, оставь…
— Остановись пастух, — приказал Эдип, — я должен знать кто я, откуда и почему этот шрам поверг в смятение окружающих.
Креонт, молчавший всё это время, заговорил.
— Эдип, я теперь понял всё. Мужу достойно знать правду, а не прятаться за неведение.
— Брат, — еле слышным голосом взмолилась царица, — брат, прошу тебя, замолчи не делай этого! Заклинаю тебя!
Креонт не ответил. Он стоял напртив сидящего Эдипа, и они глаза в глаза смотрели друг другу. Креонт, поняв всё, чувствовал боль за человека, который столько лет был мужем его сестры, его первым другом и, к несчастью, его племянником и сыном своей жены. Эдип же не мог отвести взгляда — ибо в глазах Креонта видел ту силу, что избавит его окончательно от неизвестности, сомнений и самообмана.
— О, несчастье! О, боги! Будьте вы прокляты, если, сидя у себя на Олимпе, не можете навести порядок на земле и не мешать людям быть счастливыми! — Иокаста, качаясь, закрывая лицо руками, направилась к выходу. Она продолжала что-то говорить, но так тихо, что никто не мог разобрать её слов.
— Что же ты молчишь, Креонт? — спросил Эдип, машинально следуя взглядом за царицей.
— Ты был рождён Иокастой, сестрой моей, — начал Креонт. Ему казалось, это не он говорит, а кто-то другой, ему казалось — не его голос звучит в этом гулком зале, а посторонний и, он не знает — чей.
— Твой отец, Лай, однажды, разгневал богов олимпийских, и ему была предсказана смерть от своего сына. Когда родился сын, Лай решил от него избавиться сразу, считая, что так спасёт себя. Он проткнул ступни ребёнку, связав ему ножки, и велел Ферситу отнести младенца в горы.
Мозг Эдипа лихорадочно работал. Он вспомнил слова Гераклита «А ты не знаешь как бывает — воля богов возносит даже недостойного…ты не зря пожалел Продика». Вспомнил объяснения родителей относительно шрама на ступне, мол укус змеи. Может они и сами так считали. Вспомнил, как Полиб вертел в руках драгоценную вазу, его уверенное, твёрдое «Это правда» Эдип сидел с отсутствующим взглядом, словно не ему это рассказывалось, словно его это не касалось. Он вновь осмотрел свою правую ступню, затем, не торопясь, осмотрел левую. И на второй тоже был шрам, но едва заметный, почти неразличимый. Он-то считал, что у него остался след от укуса змеи на правой ноге. Ан вот он и второй шрам есть — на левой. Шрам, который подтверждает слова Креонта, Ферсита, оракула, Тиресия.
— Значит, я был усыновлён Полибом и Меропой? — голос Эдипа звучал глухо. На вид он был спокоен, безучастен, только лицо его стало белым-белым.
— Значит, я убил отца, женился на матери и она мне родила четверых детей. О, Зевс! За что ты так несправедлив ко мне, к Иокасте… — последнее было сказано тихо, с каким-то смиренным отчаянием.