– И не страшно вам было? – охнула Ельга-Поляница.
– Как не страшно, госпожа? – Радовед развел руками. – Море – оно же все равно что тот свет. Да ведь сколько есть сказаний, как люди в самую Навь ходили и живыми возвращались… Греки, нам в Ираклии сказали, с незапамятных времен этим путем на Корсуньскую страну[15] ходят, так они в нее и заселились еще при дальних прадедах.
Переход завершился благополучно – не зря перед ним принесли в жертву троих пленников, вымаливая у Перуна доброй погоды. Но когда многочисленные русские лодьи пристали близ Сугдеи, вскрылась новая сложность.
– Мне Кольберн говорит: не пойдем дальше, останемся здесь зимовать, – рассказывал Радовед среди напряженного молчания знатных слушателей. – Данью греков обложим, а зима здесь теплая, хорошо до весны проживем. Мы среди своих потолковали: нет, решили, нам до дому надо, нас отцы-матери, жены-дети ждут. Небось, столы поминальные по нам правят… – Слушатели невольно закивали. – А уж варяги нас так и эдак улещали… И вот приходит ко мне Кольберн сам и говорит… – Радовед помолчал, давая понять, что сейчас скажет нечто важное. – Не уходи от меня, говорит. Держись за меня. Я, говорит, с людьми за зиму отдохну, оружие поправлю, а весной на Киев пойду и его захвачу.
Кругом раздались изумленные восклицания; Ингер подался вперед, Ельга-Поляница и Прекраса ахнули.
– Князь ваш, он говорит, сгинул, войско его все у нас, что уцелело. Тогда уж поменьше нас осталось, тысячи две с небольшим, все ж целое лето воевали. Но, говорит, этого довольно, и с меньшим войском царства брали, был бы вождь удачлив и богами любим. Я, говорит, как раз такой. Про род свой мне толковал, от каких он богов да осилков ведется. Склонял меня, значит, с ним остаться и Киев вместе воевать. Чтобы он князем сел, а мне воеводой сулил и во всех своих прибытках половинную долю…
Радовед перевел взгляд на Свенгельда. Тот говорил мало, лишь поглаживал рукоять своего меча и улыбался с таким довольным видом, что его грубоватое лицо казалось привлекательным, почти красивым. Теперь же он убрал улыбку, серые глаза посуровели.
– Да прах его возьми… – бросил Свенгельд. – Ишь чего выдумал, рожа варяжская!
– Ну а мы… мы ж рода своего не предатели, – продолжал Радовед. – Не по пути нам, я ему говорю. Хотите, говорю, в Корсуньской стране зимуйте, а мы до дому погребем. Только ж еще добычу делить надо было…
– А у вас есть добыча? – Ингер впервые отчетливо подумал об этой возможности.
Судя по глазам Свенгельда, тот об этом спросил в первый черед.
– А как же! – не без гордости ответил Радовед. – Даром мы, что ли, целое лето кровь проливали? Немало всякого добра привезли. Иные лодьи едва воду не черпали, так низко сидели.
Более дешевую часть добычи – одежду из шерсти, сосуды с вином и маслом, медную посуду, – пока оставили в лодьях, но более дорогую – золотые номисмы и серебряные милиарисии, драгоценные сосуды, благовония, шелковые ткани, украшения, – Радовед сразу приказал перенести в дружинные дома, и их можно было осмотреть немедленно. Со времен Ельгова похода на Царьград этот дом, да и никто в Киеве, не видел таких богатств. От больших сундуков, иные из которых сами поражали искусством резьбы и дороговизной оковки, казалось, поднимается сияние. Шелковые одежды, покрывала всех цветов, мешки с украшениями – медными, серебряными, золотыми, – блюда и кубки, кувшины и чаши мерцали самоцветными камнями, и у людей перехватывало дыхание от чувства, что они попали на небо.
– За дележом чуть не подрались мы, – усмехаясь, рассказывал Радовед. – Кольберн сильно зол был, что с ним на Киев я не пошел. Ничего бы не дал нам, и самих бы перебил, будь его воля. Да кусалка не отросла! Нас-то вон сколько, а их и полтыщи не наберется. А хотели половину всего! Все норовил провести меня, гад поползучий, что сколько стоит да что чему равно. Да и мы не глупы – в Сугдею послали за тамошними купцами, греками за жидинами. Они живо примчались! Живо нам все обсчитали, взвесили и поделили.
– Не задаром? – понимающе уточнил Ивор.
– Взяли, конечно, за работу кое-что. Но мы им такое выдали, что тяжелое и место занимает – масло, тканину шерстяную, всякую утварь. Да еще продали кое-что, серебро-то везти легче. Поверишь, из Сургеи сам тамошний посадник прислал, просил продать ему из добычи кое-что, из божьих святилищ взятое. Такие, знаешь, доски у них есть, на них бог греческий намалеван красками, матерь его и весь род. Мы их брали-то ради оковок дорогих, а он, вишь, сказал, оковки себе оставьте, а доски мне продайте. Хорошую цену дал, так и мы не против. Теперь еще на всех моих отроков поделить надобно. И князю, конечно, его часть… раз уж ты цел.
15