Василий Федорович старался себя учить, что такова уж доля главы колхоза, неприятности надо воспринимать спокойно и деловито, без нервов, как нормальные, текущие явления при его должности.
Но одно дело так думать и говорить себе, и совсем другое – так поступать, таким быть, замкнуть на замок нервы, потушить в себе волнения.
Агроном-овощевод на картофельном поле опечалил известием, что колорадского жука все больше и больше и даже химия не помогает, все меры против него бессильны. Илья Иванович, ответственный за подготовку тока, сообщил, что в ремонте зерноочистительного агрегата без автокрана решительно не обойтись. Автокрана в колхозе нет, у соседей и в «Сельхозтехнике» тоже. Есть только на заводе стройдеталей, в райцентре. Законно его не получить, инструкции запрещают заводу давать его на сторону для каких-либо работ, придется договариваться с крановщиком частным порядком.
Нагруженный такими размышлениями, Василий Федорович, закончив утренний объезд хозяйства, в половине девятого переступил порог своего кабинета.
И тут к его заботам добавилась еще одна: из райцентра приехала Варвара Кузьминична Батищева, закрепленная райисполкомом за колхозом «Сила». За окном раздалось знакомое фырчание ее старенького «козла», скрип тормозов и крепкий, громкий голос самой Варвары Кузьминичны, вылезающей та машины и уже вступившей в разговор с кем-то у крыльца правления. При солидном возрасте Варвары Кузьминичны и ее солидных размерах перемещение из тесной, неудобной машины на землю всегда составляло для нее непростой и нескорый труд.
Уполномоченных Василий Федорович вообще не любил. Как начинается какая-нибудь кампания, – сев ли, прополка, закладка силоса, предуборочная подготовка, сама уборка, – так обязательно райком, райисполком шлют в колхозы своих уполномоченных. Считается – для помощи, совета, контроля, подталкивания, информации районных органов. Люди они солидные, из районного аппарата, но в большинстве своем в сельских делах не специалисты. Колхоза же и его людей, действующих в нем пружин вообще не знают, пуд соли надо съесть, с каждым колхозником поговорить, у каждого в доме побывать, и не мимолетным гостем, а по-свойски, на именинах и на крестинах, на свадьбе и на поминках, прежде чем это постигнешь. Что они могут посоветовать Василию Федоровичу, правленцам, завфермами?
Одно время в колхоз в качестве уполномоченного наезжал заведующий райсберкассой, низенький, с брюшком, молчаливо-важный, в узких очечках. Первый раз его прислали прорывку свеклы контролировать. Бригадир повез его в поле, показал работающих женщин, назвал цифры – сколько прополото, сколько осталось. Завсберкассой аккуратно записал все в свою книжечку, спросил, указывая вдаль: «А там что у вас посеяно?» Там тоже была свекла, но в тот год на полях буйствовала сурепка, перла из земли, забивая все. Поле то перед посевом прокультивировали плохо, и все оно было ярко-желтым. Бригадир посовестился сознаться, что так подзапустили плантацию, и соврал: «А это у нас горчица». Завсберкассой после хвалил Василию Федоровичу это поле: «Вот горчица у вас удалась, дружные всходы, просто глаза радуют!»
Заведующего сберкассой сменил замначальника районной милиции. Вот от него все-таки была польза. К каждому его приезду Василий Федорович собирал факты пьянства, нарушений трудовой дисциплины и общественного порядка, и замначальника добросовестно работал с нарушителями, вразумляя их и стращая на будущее.
Теперь вот второй год за колхозом закреплена Варвара Кузьминична, председатель районного суда, женщина уже шестидесяти с лишним лет, крупная, тяжеловесная, с астматической одышкой, однако не поддающаяся ни болезням, ни возрасту, – всегда деятельная, шумно-подвижная, громкогласная. Пожалуй, в районном аппарате не найти другого такого «долгожителя», как она. К ее должностному положению уже так привыкли, что и она сама, и ее роль в районной жизни казались чем-то не имеющим конца, не подлежащим каким-либо переменам.
Но Варвара Кузьминична не всегда была районным судьей, и не только одну районную жизнь она знала. В войну, еще молодой, она служила в штабе фронтовой дивизии, попадала в сорок первом году на Брянщине в окружение, пробивалась оттуда с партизанами. Почти ни одна ее речь на собраниях не обходилась без того, чтобы Варвара Кузьминична не вспомнила, не упомянула, как умели вести себя настоящие советские люди в суровой, почти безвыходной обстановке: не сдавались, не падали духом, боролись и побеждали. Она вспоминала и говорила об этом не из тщеславия или похвальбы своим фронтовым прошлым, мысли ее были далеки от этого, просто это был дорогой ей пример, не из книг, газет или кинофильма, а из настоящей жизни, пережитой ею самой, все в этом примере было невыдуманной, полной правдой, и она, как свойственно пожилым людям, имела привычку и слабость, забывая о частом повторении, подключать его к любой теме, к любому разговору, даже если находилась в гостях у школьников и внушала им, что надо хорошо учиться, одолевать трудности наук. Когда она на каком-нибудь районном совещании, на сессии райсовета брала слово и начинала говорить, люди уже переглядывались, пряча улыбки, подмигивали друг другу: ну, сейчас обязательно услышим и про партизан! В районе за глаза ее так и называли – «Варя-партизанка».
Над ней пошучивали, для районных остряков она представляла излюбленную мишень, отдельные ее фразы повторяли наравне с анекдотами, чтобы повеселить друзей, собравшуюся компанию, но делалось это без настоящего зла: пережившая не одно поколение районных работников, в некоторых своих чертах безнадежно отставшая от изменившегося, ушедшего вперед времени, она все-таки имела в районе к себе давнее и прочное уважение, в популярности из районного начальства с ней не мог сравниться никто, ее знали все поголовно, и взрослые, и дети, а многие, кто сталкивался с ней поближе, ценили потом ее еще больше. А ведь, казалось бы, судья не может быть любим, не таков род его деятельности, чтобы вызывать к нему добрые чувства; к тому же Варвара Кузьминична была судьей строгим, нередко в своих решениях прямолинейно-крутой. Но внутренне, как человек, сердцем своим, Варвара Кузьминична была добра, даже мягка, сочувствовала людям в их бедах и трудностях. Бестрепетно осудив по закону, она могла потом на много лет взять под свой присмотр и попечение близких осужденного, заботиться и хлопотать, чтоб семья не терпела без кормильца нужды, чтоб не страдали дети. Многих она спасла еще в самом начале, когда человек только начал оступаться, предохранила, уберегла от уже непоправимых проступков. К ней привыкли идти за советами, особенно женщины несли к ней свои горести, верили в ее мудрость, в то, что Варваре Кузьминичне можно поведать без страха и стеснения все свое самое тайное, задушевное и она поймет, посодействует, как не поймет и не посодействует никто другой из начальства; власть и значение Варвары Кузьминичны в районе имели в глазах простых колхозных женщин, райцентровских работниц даже гораздо большие размеры, чем это было на самом деле. В конце концов Варвара Кузьминична и сама крепко вошла в эту роль, и у нее развилась и другая ее слабость, для одних – желательная и полезная, для других – неудобная и обременительная: чувствовать свое особое, как бы негласным народным избранием врученное ей старшинство надо всеми и право быть наставницей для всех и во всем.
Василию Федоровичу совсем не с руки был приезд Варвары Кузьминичны. По опыту он знал: если Варвара Кузьминична приехала в колхоз – другими делами уже не займешься, она привяжет его около себя на весь день. Сейчас в районе главное —заготовка кормов. Значит, надо будет водить ее по хозяйству, показывать ей силосные ямы, фермы, кормохранилища, отвечать на ее вопросы, угощать обедом. Чего доброго, Варвара Кузьминична еще пожелает побеседовать с членами правления и колхозным активом, находит на нее иногда такое желание, стало быть, еще морока – разыскивать людей, собирать, томить их полтора часа в кабинете… Но ничего не оставалось, как опять сунуть отдыхающие ноги в войлочные тапочки, выйти навстречу Варваре Кузьминичне.