Василий Федорович и в этот раз подержал земляные комья в руках, испачкал пальцы в их благородной черноте, посмотрел вслед трактору – как быстро и широко растут за ним бугристые борозды. Поговорил с Капустиным: неужели не переломится погода и дальше, до самой осени, будет все время только сушь да сушь? Может, не стоило бы сейчас поднимать поле, подождать бы с ним? А то ведь совсем иссохнет оно до посева, плохо придется семенам… Ну и год же несуразный! Все перекосил, весь порядок, и не знаешь теперь – как лучше, как выгадаешь, как прогадаешь…
А еще бы лучше – совсем не пахать, сделать только поверхностную дисковую обработку. И влага сохранится верней, и почвенная структура не пострадает, и от эрозии сохранней… А урожаи на непаханных полях даже выше. На Украине, в соседних областях, уже не первый год так делают на сотнях тысяч гектаров и убедились, что такой метод оправдан.
– А Елкин? – назвал Капустин первого секретаря. – У него же мания – сорняки. Как он постоянно твердит: первый враг земледельца – сорняк. И второй его постоянный девиз: пахать глубже и только с отвалом! Земля должна быть как пух! За безотвальную пахоту он такое устроит – головы не сносить!
– Что верно, то верно, – вздохнул Василий Федорович. В памяти его ожила прошлогодняя беседа с Елкиным – об этой самой безотвальной пахоте. Василий Федорович осторожно прощупывал секретаря – не попробовать ли? В газетах много про это пишут, хвалят метод, перенесенный с сибирских целинных земель.
– Читаю, читаю эти статейки… – сказал Елкин пренебрежительно. – Вот они у меня сложены, – кивнул он на нижнюю полку этажерки. – Все больше одни журналисты их пишут… Не спеши. Придет директива – и мы отвальные плуги закинем, никуда не денемся. А пока, – нажал он жестко голосом, – художественную самодеятельность не разводи, тебя не на драмкружок поставили…
…Еще через десять минут езды, перевалив пологий холм, увидели вдали желтую мглу от работающих комбайнов.
Пшеница занимала сто двадцать гектаров. Косить ее начали вчера. Шесть комбайнов, уступом, один за другим, с разрывом метров в десять – пятнадцать, шли по середине поля, срезая последнюю полосу пшеницы. Дойдя до конца полосы, до полевой дороги, по которой приближался «Жигуль», каждый комбайн поднимал жатку, выезжал на дорогу и поворачивал вправо, направляясь на другой участок, тоже с пшеницей.
Подъехав, Василий Федорович быстро, одним зорким взглядом оглядел пожню, и в нем заклокотала ярость. Несколько дней назад, в самый канун работ, созвав комбайнеров, он держал перед ними речь, что с хлебом в этом году недород, это знают все и каждый, поэтому собирать его надо особенно бережно, ответственно, еще раз просмотреть и подготовить комбайны так, чтобы зерно вымолачивалось полностью и ни грамма не терялось с соломой, помнить, что даже два колоска, оставленные на квадратном метре поля, это уже двадцать килограммов на гектаре, две тонны на ста. А в колхозе – почти пять тысяч гектаров под зерновыми. Только по два колоска – и это уже сто тысяч килограммов теряет колхоз, сто тонн! Посчитайте, сколько этим хлебом можно было бы накормить людей…
Комбайнеры, плотно сгрудившись, свои, колхозные, и приехавшие для помощи со Ставрополья и из Ростовской области, слушали с пониманием, разделяя беспокойство председателя, его требования. На лице каждого была написана готовность работать именно так, как говорит Василий Федорович.
И вот – первые дни, как они в поле…
Солома из копнителей сброшена – одна часть рядами, другая как попало, без всякого порядка, будет неудобно собирать ее волокушами в скирды, придется кружить по полю, тратить лишний труд и время. Стерня местами оставлена высокая, – на высоком срезе косить быстрей и безопасней, нет риска для машин. Но сколько соломы, сколько нужных животноводству кормов теперь пропадет! За такой же соломой из колхоза поехали за тыщу километров люди в Запорожскую область, а своя бесхозяйственно потеряна… На тех участках, где стеблестой был особенно низок, жатки прошли вообще поверх колосьев: кто-то из комбайнеров не захотел снижать скорость до самой минимальной, класть нож почти на землю, проходить эти метры с парикмахерской тщательностью… Некоторые такие участки к тому же привалены соломой: то ли случайно, то ли намеренно, чтоб скрыть их от глаз… Оттого, что комбайны следовали один за другим нестройно, шатко, по всему полю – гривки пропущенного, не срезанного жатками хлеба…
Старая, извечная, каждый год повторяющаяся история: все всё теоретически отлично понимают, никто хозяйству не враг, что такое настоящая, правильная работа – каждый из комбайнеров преподаст, как на уроке в механизаторской школе, но выехали на поля – и у половины все это из головы вон, мысли только о намолоте, скорей, скорей центнеры, рубли…
Василий Федорович посмотрел вслед вывернувшим на дорогу и удалявшимся комбайнам: кто скосил? Два – чужих, три – своих…
– Ты это видел? – указал Василий Федорович Капустину на огрехи: разбросанные в беспорядке копны, высокую стерню, оставленные гривки.
– И видел, и говорил им. А они в ответ хором одно: а нам вчера обед вместо часу в половине третьего привезли, ни лавки, ни стола, прямо на земле ели, рук помыть нечем… Знаете, как в таких случаях умеют отбиваться: ты им про Фому, а они тебе про Ерему, контратакуют в двадцать голосов, чтоб все претензии своими жалобами забить…
– Это же сознательный брак, просто хулиганство! Надо было заставить всех выкосить до колоска. Пока не сделают – не выпускать с поля.
– Я говорил. А они хором: такие участки надо крюками, вручную. Комбайновой жаткой рискованно, поломаешь ножи.
– Но солому зачем было сбрасывать? Теперь и косами не взять!
– Тоже говорил. Так получилось, говорят. Нечаянно.
Василий Федорович потемнел лицом.
Шестой комбайн подходил к дороге, добривая последний хлеб. Полоска пшеницы, которую он как бы втягивал на ходу в себя, слегка виляла, комбайнер не управлялся в точности повторять все ее изгибы, а кое-где ее ширина превышала ширину жатки, и за агрегатом оставались узкие гривки в метр-полтора шириной.
Плотное пыльное облако плыло вместе с комбайнам, окутывая его и не рассеиваясь в безветрии.
Василий Федорович вгляделся – кто за рулем?
Комбайн вел брат Федора Данковцева Алексей со своим городским товарищем. Как все городские, он должен был работать самое большее помощником, но еще загодя, до уборки, наезжая в колхоз, он неотвязно просил у Василия Федоровича дать ему комбайн. Клялся, божился, что сработает, как положено, за каждой фразой повторяя: «Вы ж меня знаете, Василий Федорович… Я ж у вас работал… Я же не подведу…» И Василий Федорович размяк, пожалел парня: ему интересен заработок, конечно, самостоятельно он выгонит больше, чем в помощниках…
Дойдя до конца полоски, Алексей переключил скорость, поднял в походное положение жатку и так же, как другие, стал выворачивать на дорогу.
– Стой! – взмахнул рукой председатель.
Алексей, длинный, мосластый, в кепке козырьком назад, в очках-консервах, черный от пыли, налипшей на потном лице, притормозил.
Шаркая по стерне, по натрушенной соломе войлочными тапочками, с заметной болезненностью ступая отекшими ногами, Василий Федорович подошел к комбайну.
– А это кому оставил? – протянул он руку в поле.
Алексей свесился со своего сиденья, посмотрел назад, как будто ему было невдомек, что там, о чем говорит, на что указывает председатель.
– Как вообще такую работу называть? – показал Василий Федорович на раскиданные в беспорядке копны, на брошенные островки низкорослой пшеницы.
По Алексею не видно было, чтобы его смутили, расстроили явные свидетельства небрежности и брака, на которые указывал председатель.
– Вернись и докоси, что бросил! – тоном приказа произнес Василий Федорович. – И подбери весь низкий хлеб. Без этого с поля не уедешь.
– А почему я? – взъерошился Алексей. Острый кадык дернулся у него на шее вверх-вниз. – Тут вон скольно работало, а я за всех отдувайся?
– Тех я тоже накажу. Отберу у всех первый премиальный талон. Но нельзя же в таком виде поле бросать! Сколько ж мы хлеба недоберем, если вот так работать будем?
– Пожалуйста, я могу тоже премиальный талон отдать. А только что ж это получается? – Алексей стащил с лица очки, обнажились его сердитые, сверкающие глаза в черных обводах грязи. – Почему я один за всех виноватый? Они там косить будут, а я тут остатыши вылизывай! Что ж мы так заработаем?