Салли, казалось, уже собиралась закончить, но все же заговорила опять: «Помнишь, я сказала, что Эделина убирала в домах? Люди слышали, как она хвасталась, что у нее есть ключи от большинства домов поселка. Так что, если хозяева не сменили замки и если эти ключи все еще находятся в доме Уитчеров, — это объясняет, как преступник пробирается в дома».
Салли попрощалась, раздался сигнал отбоя. Еще два сообщения. С кассеты зазвучал знакомый и очень характерный голос. «Клара, это Шон Норт. Сейчас четверг, восемь утра…»
В восемь утра в четверг меня уже арестовали. Интересно, а Шон знает, что его тоже подозревают? «Можешь мне перезвонить? — спросил он. — Мне нужно с тобой поговорить. Или заезжай, я сегодня весь день буду дома, и большую часть завтрашнего дня. До встречи».
Я нажала на кнопку, чтобы прослушать последнее сообщение.
«Мисс Беннинг, это Дениз Томпсон из приюта Паддоке. Прошу прощения, что не смогла перезвонить раньше, но у нас тут возникли неотложные дела и ваше сообщение затерялось. Вы спрашивали о пациенте Уолтере Уитчере. Часы посещений у нас с десяти до двенадцати и с двух до четырех. Уолтеру в последнее время нездоровится. Не хотелось бы вас пугать, но, если желаете с ним повидаться, поторопитесь».
38
Я заскочила в кухню и схватила с крючка ключи от старой маминой машины и от гаража (в четырехстах метрах от дома), где она стояла. Припарковаться на нашей оживленной улице всегда было нелегко, а если учесть, что у нас у всех четверых были автомобили, — вообще невозможно. Понадобился еще один гараж. Я припустила через сад, открыла калитку, прошла по узкому берегу реки и оказалась в соседском саду. Пересекла лужайку и проскользнула через калитку на улицу. В полицейской машине никто не шевельнулся. Я нырнула в переулок и вскоре была в нашем гараже.
Спустя час я уже парковала машину. Был прилив, я слышала, как волны разбиваются о скалы внизу, метрах в пятидесяти. Маленький домик, казалось, был погружен во мрак, но мне почудилось, что в глубине мерцает свет. Я обошла вокруг дома, гравий хрустел у меня под ногами. За домом в траве стояли деревянный стол и два кресла. На столе горела свеча. Сад был небольшим, лужайка — метров двадцать, за низким заборчиком — обрыв. Высокий мужчина, сидевший за столом, ждал, пока я подойду. Когда я приблизилась настолько, что смогла увидеть отблеск лунного света в его черных глазах, он произнес:
— Мне нельзя с тобой разговаривать.
Он поднес маленькую бутылочку ко рту и сделал глоток.
— А мне посоветовали не общаться с тобой, — призналась я, переходя на «ты».
Он поднял бутылочку.
— Будешь? — спросил он.
— Ты в субботу прилетел вовсе не из какой-то Индонезии, — заявила я. — Ты прилетел из Папуа-Новой Гвинеи. Полиции известно, что тайпан прибыл именно оттуда.
Шон еще глубже утонул в кресле.
— Об этом известно только потому, что я так сказал. И какая разница, откуда я прилетел? В самолет живую рептилию контрабандой не пронесешь.
Если Шон и был виноват, то он невероятно умело это скрывал.
— Значит, ты был в Папуа-Новой Гвинее? — уточнила я.
— Был. Провел там целых десять дней со своим директором, планируя снять очередной цикл фильмов. Цикл из шести программ, все об островах.
— Зачем же ты сказал, что был в Индонезии?
Шон вздохнул.
— В Штатах есть парень, тоже герпетолог, который вот уже много лет вынюхивает, каковы мои планы. Каждый раз, когда он узнает о задуманных мною проектах, старается меня опередить. Он, разумеется, все делает задешево, поэтому может «десантировать свои войска» намного быстрее меня. Он снимает дерьмовые передачи, но стоит ему затронуть актуальную тему — и мне уже нет смысла ее раскручивать. Отсюда и выдуманная поездка в Индонезию. Просто пытаюсь сбить его со следа.
— Да?
— Поверь мне, Клара, с моей внешностью через таможню не пронесешь и маникюрные ножницы, что уж говорить о смертельно опасной змее. Длинноволосого мужчину в джинсах и футболке останавливают и обыскивают перед каждым полетом. Съемочная группа постоянно шутит: чтобы пройти со мной таможню, нужно выезжать заранее.
Он поднес бутылку ко рту, не сводя с меня глаз. Полиция проверит его показания, поговорит с директором, установит, существует ли герпетолог-конкурент. Мне это ни к чему. Я и так знаю, что он сказал правду.
— Будешь? — снова предложил он.
Я задумалась. На пару секунд.
— Буду, пожалуй.
Он встал, жестом пригласил меня присесть и исчез в доме. Вспыхнул свет, через приоткрытую дверь я видела очень маленькую аккуратную кухоньку. Я повернулась, чтобы посмотреть на океан, и услышала, как хлопнула дверца холодильника. Чайки летели на север, к морю, и, пролетая, отбрасывали черные тени на лужайку.
Жара сменилась прохладой, но воздух был недвижим. Я слышала, как вернулся и занял свое место Шон. Он протянул мне бокал и бутылку с ликером янтарного цвета. Я поставила бокал на стол и глотнула прямо из горла, как это делал Шон. Легкий, изысканного вкуса напиток ожег мне горло, это ощущение застигло меня врасплох. Я ожидала чего-то более густого, крепкого.
— В холодильнике у меня есть вино, если хочешь, — предложил Шон.
— И ликер сгодится. Мне нравится, — честно призналась я. И через секунду добавила: — Моя первая бутылка спиртного.
— За вечер? — Шон придвинул свое кресло таким образом, чтобы сидеть напротив меня.
Я продолжала разглядывать темное небо, хотя чайки уже улетели.
— В жизни, — ответила я.
Шон молчал, но когда я повернулась к нему, его взгляд был устремлен на меня.
— Моя мать пила, — объяснила я. — Много лет, еще до моего рождения. Она оставила профессиональные занятия музыкой и вышла замуж за сельского священника, на двадцать лет старше нее. А потом поняла, что такая жизнь не по ней.
Шон по-прежнему хранил молчание, но глаз с моего лица не спускал. Видимо, из-за сгущавшихся сумерек я была не против его взгляда.
— Она старалась изо всех сил, — продолжала я, отдавая матери должное. — Лечилась, постоянно лежала то в одной, то в другой больнице. Бывали времена, когда она по нескольку месяцев могла обходиться без выпивки, но рано или поздно все равно срывалась. Тяга к спиртному была непреодолимой.
Шон положил свою руку на мою, я даже подпрыгнула от этого неожиданного жеста.
— Холодает, — произнес он, превратно истолковав мою дрожь. — Пошли в дом.
— Нет-нет, все отлично, — быстро возразила я. — Мне уже пора. Я кое-что хотела у тебя спросить.
Он неохотно, как мне показалось, убрал руку.
— Спрашивай.
Я изложила ему свою гипотезу об американском проповеднике, который в конце пятидесятых годов занимался в моем поселке укрощением змей. Однажды ночью что-то пошло не так, и в результате была разрушена церковь и погибли четыре человека.
— Знаю, что это было давным-давно, — сказала я, — но мне кажется, что последние события в нашем поселке как-то связаны с тем пожаром в церкви. Похоже, что жертвами являются старики, жившие в поселке в 1958 году.
— И если ты узнаешь больше, то, возможно, поймешь, кто за это в ответе?
— Я видела фильм, который ты снял. Об укрощении змей, — заявила я. — Может быть, ты можешь мне рассказать что-нибудь важное?
— Например?
— Во-первых, как это делается. Как этим людям удается брать в руки гремучих змей? Почему они их не кусают?
— Кусают. Смертельные случаи — не редкость.
— Да, но не столь многочисленны, как можно было бы предположить. Ходят слухи, что либо гремучкам удаляют ядовитые клыки, либо извлекают яд перед началом службы, либо им что-то вкалывают. Ты не думал об этом, когда снимал фильм?
— Конечно же думал. В одной церкви нам позволили осмотреть змей перед службой. Десять взрослых особей, целые и невредимые, никакого постороннего вмешательства. Все смертельно опасны. Мы видели, как люди поднимают их высоко над собой, обматывают вокруг шеи, передают другим верующим. Думаю, в некоторых церквях проделывают ловкие трюки, но не везде. В той, где я снимал, никакого обмана.