Мысли разбегались. Итак, той ночью Альфред не утонул, его убили — с молчаливого согласия половины поселка. Это было последнее несчастье в череде трагических событий.
В поселке появился харизматичный, но с больной психикой человек — и взбудоражил тихую, размеренную жизнь английской глубинки своей устрашающей, маниакальной манерой читать проповеди. Паства — в большинстве своем нормальные, добропорядочные люди — увидела в этом избавление от своего монотонного существования и ухватилась за эту возможность. Она последовала за своим поводырем, и вначале дорога казалась безобидной: службы были немного волнующими, обряды — может, и необычными, но уж точно безобидными. Но постепенно путь становился все мрачнее и повернул, куда никто из них не ожидал.
В ту последнюю ночь вынужденный пост и, готова спорить на что угодно, наркотические вещества, галлюциногены, выявили самые темные утолки сущности этих людей. Я была рада узнать, что даже в этой ситуации большинство проявили человечность. Некоторые прихожане в ту ночь попытались спасти Альфреда. Другие, среди них и Руби, не решились вмешиваться, но пришли в ужас, осознав, что происходит.
Я больше не удивлялась тому, что свидетели событий, случившихся 15 июня 1958 года, не хотят о них говорить. Если бы я была тогда в церкви, я бы попыталась стереть из памяти такое воспоминание. Я понимала, почему Уолтер солгал мне. Прекрасно зная, что его братья и жена сделали с самым беззащитным членом семьи, он решил, что лучше представить все так, будто Альфреда отправили в больницу.
Рука Руби продолжала дрожать, в комнату через открытое окно стал врываться прохладный вечерний ветерок.
— Принести вам кофту? — предложила я.
Она взглянула на меня, выражение ее глаз изменилось.
— Что это было? — спросила она. — Зм…
Она запнулась. Я не сразу поняла, что она имеет в виду.
— Нет, — ответила я. — Меня не кусала змея.
Руби протянула руку и коснулась моей левой щеки. Я даже не попыталась ее остановить.
— Я так и не вышла замуж, — сказала она. — По поселку поползли слухи о моем уродстве. О ноге с отметиной. Никому не было до меня дела. После войны женихов на всех не хватало. Повезло только красавицам, таким как Виолетта и Эделина, они вышли замуж.
Руби отняла руку от моей щеки и накрыла ею мою кисть.
— Моя мама пила, — призналась я. — Она была женой архидьякона, но несмотря на это — а может быть, именно поэтому — безбожно пила. Забеременев, она на время бросила пить, но потом не смогла смириться с тем, что сидит в четырех стенах с двумя маленькими детьми. Однажды вечером она, моя сестра и я сидели в гостиной. Я была совсем крошкой, даже года не исполнилось. Она посадила меня на ковер перед камином. Она пила с самого утра, а потом… уснула.
Руби впилась в меня взглядом. Она, похоже, успокоилась, но руки дрожать не перестали.
— Думаю, Ванесса поиграла, поиграла со мной, и ей стало скучно. Она ушла в другую комнату.
За окном небо, такое голубое еще час назад, приобрело странный желтоватый оттенок — быть буре.
— А потом из кухни выскочили два маминых терьера — вероятно, сестра забыла закрыть дверь, не знаю. Собак целый день не кормили. И утром не выгуливали. Они были голодными и беспокойными. Вбежали в гостиную, услышали, как я попискиваю на ковре, и пришли в возбуждение. Понимаете, они привыкли забавляться с игрушками-пищалками. Они решили, что я игрушка. Стали катать меня по комнате… думаю, что чем громче я кричала, тем больше они распалялись.
— Собаки могли вас загрызть, — прошептала Руби.
— Сестра услышала мои крики и прибежала в гостиную. Она, конечно, и сама закричала, а на ее крик прибежал отец.
Это длилось всего несколько минут, но, когда отец поднял меня с пола, собаки уже изгрызли…
Я замолчала. Мне потребовалось меньше двух минут, чтобы наконец хоть кому-то рассказать, каким образом перевернулась моя жизнь. Двадцать девять лет — и всего две минуты.
— Самое ужасное — я все помню. Я понимаю, что это может показаться ложным воспоминанием, — мне ведь было всего девять месяцев от роду. Что я могла запомнить? В детстве меня мучили кошмары, вероятно, с этого все и началось. Но воспоминания такие яркие! Я помню горячее дыхание собак на своем лице, даже ощущение, как бежит по моему подбородку их слюна. И звуки, которые они издавали, — лай и визг, ведь они все больше увлекались игрой. Я помню мать, лежащую в полубессознательном состоянии на диване. Она разговаривала с собаками, думая, что они просто играют, даже подбадривала их. Не имея ни малейшего понятия, что их игрушка — это я…
Теперь руки дрожали у меня.
— Мою сестру тоже мучили кошмары, — сказала я. — Еще долго я слышала, как она кричит по ночам. Даже сейчас она не может выносить вида крови. В тот день в гостиной все было в крови.
Я знала, что тогда и у меня, и у Ванессы остались рубцы. Но внимание семьи было всецело приковано к ребенку, пострадавшему физически. А четырехлетняя Ванесса осталась один на один со своими страхами.
— Вот она боится собак, — продолжила я, наконец осознав, куда уходит корнями этот необъяснимый, истерический страх. — А я — нет. Я собак люблю, а Ванесса даже близко к ним не подойдет. Бедняжка.
— А ты когда-нибудь жалела, что не умерла? — спросила Руби, переходя на «ты». Она вновь посмотрела на мой шрам. — Такой шрам, если ты женщина, рушит всю твою жизнь.
Я взглянула на Руби: она задала вопрос, которым я и сама неоднократно задавалась: а жалею ли я, что собаки меня не убили? И клянусь, в тот момент я увидела, как передо мной распахивается дверь; казалось, что печальная хрупкая фигурка Руби — это мое собственное будущее. Минуту-другую я смотрела на призрак того, что станет со мной через пятьдесят лет, — одинокая, нерастраченная, снедаемая горечью. И я приняла решение.
— Это всего лишь шрам, — ответила я. — Мою жизнь он не разрушит.
Оказавшись на улице, я прислонилась к боку «лендровера» и закрыла глаза. Я наконец рассказала правду о том, что со мной произошло, и поняла: придет время, и я буду рада, что сделала это. Хотя пока я не чувствовала ничего, кроме усталости. Особенно потому, что, чем больше я узнавала, тем меньше понимала. Я все-таки узнала правду об ужасном пожаре в церкви. Но это случилось давным-давно. Даже если кто-то захотел отомстить за то, что сделали с Альфредом, даже если этот человек имел достаточно оснований, зачем было ждать пятьдесят лет? Кому это надо? Его невестка и двое из четырех братьев умерли, о третьем вот уже много лет ничего не слышно, оставшийся, четвертый, уже сам на пороге смерти.
Не стоит ходить вокруг да около. Я не могла найти связь между настоящим и прошлым, и я оставалась главной подозреваемой.
Я забралась в машину и поехала. Я не знала куда, но мне просто необходимо было двигаться. Держалась дорог «Б», где могла, ехала прямо по полям; так прошел час. Я пыталась понять, что мне предпринять дальше, но была не в силах не думать об ужасной истории, которую только что поведала мне Руби.
Мы, по-видимому, никогда не узнаем, что привело сюда преподобного Фейна: то ли он бежал из Соединенных Штатов, то ли им двигал религиозный пыл нести свои идеи в другие уголки мира. Но его появление в результате погубило тех людей, которые приняли его с распростертыми объятиями. Даже через пятьдесят лет происшедшее тогда вызвало во мне волну гнева. Я знаю харизматичных священников, мой отец сам принадлежит к их числу. Успех священника у паствы во многом зависит от его личности. Но я никогда раньше не слышала, чтобы священник использовал свой дар в таких губительных целях.
Благодаря подробному рассказу Руби я ясно представила себе Джоэля Фейна: молодой, красавец, высокий, загадочный, с холодными голубыми глазами. В рясе священника — внушительная фигура у алтаря. Пятьдесят лет назад его звучный голос с мелодичным алабамским акцентом звучал необычно для жителей Дорсета. И, если честно, его физическая привлекательность особенно меня раздражала. Джоэль Фейн был высок и красив и пользовался этим, зная, что его внешность помогает затягивать доверчивых прихожан в темные глубины.
Я стала главным подозреваемым в деле об убийстве в основном из-за своей внешности. А вот Джоэлю Фейну все поклонялись и уважали его. Даже Руби, жизнь которой была исковеркана в результате действий Фейна, до сих пор вспоминает о нем с любовью. А еще Эделина, темноволосая красавица, пользовавшаяся своей красотой для удовлетворения необузданной страсти. И Арчи, который унаследовал, как и Эделина, семейные гены привлекательности. Я так старалась всю свою жизнь не завидовать людям, чья внешность облегчает им жизнь, но…