— Ничто за ничто, — пошутил Шригли. — Что вы хотите взамен?
— Вашу душу.
В гнетущей атмосфере комнаты воцарилась абсолютная тишина.
Шригли уставился на нее, и вид наклонившейся в его сторону женщины с неистово сверкающими узкими темными глазами, приготовившейся схватить его за руку, внезапно показался ему нелепым.
Она, несомненно, была сумасшедшей. Шригли резко поднялся, чтобы уйти. Возможно, поняв, что зашла слишком далеко и слишком быстро, Амелия Кроторн попробовала слегка засмеяться.
— В конце концов, что говорит ваш друг мистер Уайльд? «Что выигрывает человек, если он обретает собственную душу, но теряет весь мир?» И Обри Бердсли чувствует альтернативу нашей морализаторской культуре. Ведь ваш любимый поэт — Бодлер, разве не так?
Шригли молчал, озадаченный своей неспособностью найти аргумент, чтобы противопоставить его той чепухе, которую несла женщина.
— Эти люди только играют с тем, что мир именует «грехом», — с трудом выговорил он. — Это часть их эстетической теории. Они ищут новых свобод и новых идеалов.
— Древних, анархических свобод, греческих идеалов? — лукаво произнесла Амелия Кроторн. — Ну так «поиграйте» с нами, мистер Браерс. Приходите ко мне сегодня вечером. Мы проводим церемонию, которая будет вам небезынтересна. Посмотрите, что я и мои друзья можем предложить вам!
Она пригнулась в его сторону, с вожделением глядя на него.
Шригли с отвращением отпрянул назад, резко повернулся и ушел, преследуемый жестоким хохотом женщины и словами, сказанными вдогонку:
— Приходите опять сегодня вечером! Вы все равно скоро умрете, вам нечего терять.
Он выбежал на улицу и остановил кэб. По дороге домой его преследовала аура таинственной Амелии Кроторн и воспоминание о мальчишески-озорном эстампе Бердсли, изображавшем худого обнаженного молодого гермафродита, ведомого в темный тернистый лес хитро улыбающимся сатиром. Он встряхнул головой, пытаясь избавиться от наваждения, но оно не проходило.
В своей мастерской Шригли попробовал продолжить работу над статуей матери с двумя маленькими детьми. Она должна была стать его шедевром, возможно, его последней скульптурой. Оставалось закончить только руки и лица группы, и он принялся за работу с бессильным отчаянием, зная, что у него не было сил, чтобы завершить ее в течение дня. Он повернулся к статуе коня, вылепленной из глины на металлическом каркасе, но даже эта работа была выше его сил.
Бросившись на кушетку в углу мастерской, он проклинал судьбу, столь щедро одарившую его, а теперь, когда у него в мозгу плясали тысячи произведений, безжалостно лишавшей его возможностей их воплощения. А что Амелия Кроторн? Стоит ли ему хвататься за соломинку, которую она предлагает?
Он испытывал к этой женщине странное суеверное чувство. Променять свою душу на тело… но он не верил, что у него есть душа. Конечно, все это чепуха, если только она, на самом деле, не обладала колдовскими способностями. Но каким образом? Боль в груди неожиданно усилилась, и инвалид на кушетке забылся в тяжелой дреме, мучимый приступами кашля и содрогающийся от чудовищных видений.
В девять часов вечера Шригли опять появился в гостиной Амелии Кроторн. Он нервно вертел в руках перчатки, стараясь взять себя в руки. Может быть, сумасшедшая женщина была связана с какой-то религиозно-целительской сектой? Если это так, как она сказала, ему нечего терять. Умирающему остается надеяться только на чудо.
Если там будет что-то дурное, он всегда сможет уйти. Вечер может представлять какой-то интерес, в качестве послеобеденной истории для рассказов друзьям.
— Мы опаздываем, мистер Браерс, — «приветствовала» его Амелия Кроторн.
Она избегала смотреть ему в глаза, манеры ее были бесцеремонными.
— Пойдемте со мной.
На улице она наняла кэб, прошептав вознице адрес. Шригли спросил, куда они направляются, но она только нахмурилась и отрицательно покачала головой, упорно храня молчание до тех пор, пока экипаж со скрежетом не остановился и они не вышли наружу.
Шригли давно потерял ориентацию. Теперь они находились в убогой низменной местности, как ему показалось, в Уайтчепле.
Амелия Кроторн расплатилась с кэбменом и быстро зашагала по грязной узкой дороге, так что Шригли еле поспевал за ней.
Одетый в лохмотья пьяница шел им навстречу, пошатываясь и бормоча при этом непристойности. Чтобы не столкнуться, им пришлось отступить в грязную, заваленную мусором водосточную канаву, после чего они продолжили свой путь в глубь запущенного района по кривым, плохо освещенным улицам, чем дальше, тем больше смердящим бедностью и разрушением.