Я поднялась в свою прежнюю спальню. Как и советовал Мэт, я взяла на работе отпуск на неделю и уже стала задумываться над тем, чем же теперь буду заниматься. Работать, спать и бегать. Это было мне знакомо. Я открыла свой ноутбук, вошла в поисковую систему «Гугл» и ввела словосочетание «пытки римлян». Как и предполагал Мэт, ниточка «Уитчеры» никуда не привела. Нужно было подойти к делу с другой стороны.
Система выдала множество ссылок, но ни одна не оказалась полезной. Тогда я набрала на клавиатуре «собака, змея, обезьяна» и, ни на что особо не надеясь, дала команду «найти».
И увидела латинскую фразу, которую тут же вспомнила, несмотря на то что прошло столько лет. «Poena cullei» — наказание кожаным мешком. Как я и думала, подбор животных — змея, собака, обезьяна и петух — имел глубоко символическое значение. Змея, как правило гадюка, считавшаяся одной из самых страшных тварей в Древнем Риме, была выбрана потому, что у этих рептилий рождение потомства часто знаменовало смерть матери. Собака в те времена являлась презренным животным, поэтому самым страшным оскорблением для римлян были слова «хуже собаки». Петух, предположительно, — птица, лишенная всяких родственных чувств, в то время как обезьяна символизировала полностью деградировавшего человека. Презрение? Деградация? Причина смерти собственной матери? В этом был некий страшный смысл, потому что наказание «poena cullei» применяли к осужденным за отцеубийство. Убийство самого близкого кровного родственника — несмываемый грех.
Не слишком-то приятное чтиво, особенно в день похорон матери.
Но какое отношение это могло иметь к Виолетте? Неужели кто-то считает, что она убила близкого родственника? И какое отношение это имеет к происходящему в поселке? Джона Эллингтона нашли в своем пруду, по пояс в воде. Его укусила змея (а может, и не укусила), потом его чуть не утопили. Но…
Я долго ломала голову над этим, но смысл ускользал от меня. Может, ниточка «Уитчеры» никуда и не привела, но «poena cullei» вообще не дала мне ни малейшей зацепки.
Две жертвы плюс две предполагаемые жертвы. Пока малютку Софию оставим в покое (я понятия не имела, как она вписывается в картину происходящего). Но я не могла избавиться от ощущения (о местонахождении тайпана подумаю потом), что истинной целью убийцы в ту ночь был Эрнест Эмблин, самый старший член семьи Паулсонов.
Я вспомнила крики, пронзившие ночную тишину, вспомнила, как Паулсоны стали выбегать из дома: дети плакали, отец едва мог идти, дед пребывал почти в невменяемом состоянии. Всего за несколько часов до этих событий Эрнест Эмблин сидел в доме у Клайва Вентри, был один из той пятерки стариков, что расположились у дальнего конца стола. На их лицах была написана тревога. Нет, не тревога — страх.
Неужели разгадка связана с этими стариками? Таскер и Ноулз интересовались, не охочусь ли я на стариков, не втираюсь ли к ним в доверие. А что, если они правы и на стариков открыта охота? Только с мотивом ошиблись?
Было четыре случая нападения змей. Джон Эллингтон, Виолетта и Эрнест Эмблин — пожилые люди. Я вспомнила кафель на полу церкви, четыре эфеса, образующих круг. Что-то случилось давным-давно, в далеком прошлом, с этими людьми — что-то такое, что их объединило.
«Не спрашивайте меня о той ночи, дорогая. Я так и не узнала, что произошло».
«Что-то странное было в том пожаре».
Я опять вернулась к пожару 1958 года, в результате которого — сразу или чуть позже — погибли четыре человека, а три брата Уитчер покинули поселок. Что же произошло той ночью, отозвавшись эхом пятьдесят лет спустя? Я порылась в сумочке и нашла блокнот. Несколько дней назад в библиотеке я сделала выписки из газетных заметок о пожаре и о смерти Джоэля Моргана и Ларри Ходжеса. Я просмотрела свои записи, потом сошла вниз, прошлась по дому, который казался слишком тихим, и постучала в дверь отцовского кабинета. Открыла ее. Отец повернулся ко мне и попытался улыбнуться. Перед ним лежал чистый лист бумаги. Он не написал и слова.
— Привет.
— Привет, солнышко. Прости, я не должен был оставлять тебя одну, тем более в такой день.
Горе легло на плечи отца тяжким грузом. Казалось неподобающим думать и говорить о чем-то другом, кроме как о маме. Но разве у меня был выбор? Мне тоже было тяжело.
— Можно задать тебе вопрос? — спросила я, усаживаясь рядом с ним. — Это не касается… нашей семьи. Но это очень важно.
Он кивнул, даже немного посветлел лицом, как будто был рад отвлечься. Я рассказала о пожаре, о погибших людях, а потом спросила у отца, чем именно в пятидесятые годы в дорсетской глубинке мог заниматься американский проповедник-пятидесятник.
— В Соединенных Штатах много чего происходило на рубеже двадцатого века, — ответил отец, не решаясь смотреть мне прямо в глаза. Он чуть нахмурился, как будто погрузился в воспоминания о давно забытом. — Образовывались новые течения, происходили расколы, радения «возрожденцев». Появилось много харизматических церквей. Истоки движения пятидесятников, несомненно, следует искать именно там.
— Но пожар случился полстолетия спустя.
Отец поднял руку — проверенный годами жест, требующий, чтобы я замолчала.
— Через какое-то время эти движения умирали, — пояснил он. — Некоторые группы подвергались гонениям, а позже, году в 1945-м, мы стали свидетелями возрождения некоторых движений. Это стало следствием Второй мировой войны. Некоторые секты видоизменились, но всем им были присущи энтузиазм, граничащий с фанатизмом, очень узкое, буквальное понимание положений Библии и вера в то, что Господь Бог наделяет человека сверхъестественными способностями. Ты знаешь, что такое «искра Божья»?
— Дар, если не ошибаюсь. Божий дар.
Отец кивнул.
— Члены этих сект веровали в то, что такой дар ниспослан человеку Богом. Некоторые группы называли это знамением, но все имели в виду одно и то же.
— А что это за дар, что за знамение?
Отец пожал плечами.
— Дар исцелять больных, например. В основном безобидные вещи. Дар разговаривать на непонятном языке — об этом известно многим.
— Значит, когда люди в церкви вскакивают со своих мест и начинают горланить какую-то тарабарщину — это и есть дар Божий, знамение?
Отец улыбнулся.
— По поводу языков написана целая гора литературы. С одной стороны, есть люди, которые считают, что слова святого Павла, когда он повествует об апостолах, говорящих на странных языках, — это всего лишь свидетельство умения говорить на разных языках, необходимого для распространения учения Христа.
— Логично.
Отец кивнул.
— Эти люди верят в то, что дар Божий был ниспослан человечеству на короткий период времени, сразу после смерти Христа, и что сегодня нелепо говорить о каком бы то ни было Божьем даре. С другой стороны, есть люди, верующие в искру Божью, в знамения. Эти знамения, по их утверждениям, вечны, и то, что ты называешь тарабарщиной, — на самом деле язык ангелов.
— Знаешь, слово «знамение» я где-то слышала. — Я потянулась и вытащила записную книжку. Пролистала, нашла эпитафии, высеченные на могиле четверых погибших мужчин. — Взгляни, вот эпитафия на могиле Ларри Ходжеса. «Уверовавших же будут сопровождать сии знамения».
— Это Евангелие от Марка, если мне не изменяет память. Да, эта надпись явно свидетельствует о том, что тогда в вашем поселке образовалась секта, члены которой верили в «искру Божью».
— В этом было что-то необычное?
— Необычное — несомненно, но не неслыханное. Чьи это надгробия?
Я подалась вперед. Отец разглядывал эпитафию на могиле преподобного Фейна. «Но он придет к нам и, как поздний дождь, оросит землю».
— Вот теперь я вспомнила, — сказала я. — В газетах тоже говорилось о том, что он был членом церкви Позднего дождя. Зачем, какой…
Я запнулась. Мне не понравился взгляд отца. Он снял очки для чтения и откинулся на спинку кресла.
— Скажем так, данное название заставляет насторожиться, — наконец произнес он. Он взял со стола очки и полез в карман брюк. — Церковь Позднего дождя была основана в сороковых годах в Канаде. Время приблизительно то же.