— Будешь? — снова предложил он.
Я задумалась. На пару секунд.
— Буду, пожалуй.
Он встал, жестом пригласил меня присесть и исчез в доме. Вспыхнул свет, через приоткрытую дверь я видела очень маленькую аккуратную кухоньку. Я повернулась, чтобы посмотреть на океан, и услышала, как хлопнула дверца холодильника. Чайки летели на север, к морю, и, пролетая, отбрасывали черные тени на лужайку.
Жара сменилась прохладой, но воздух был недвижим. Я слышала, как вернулся и занял свое место Шон. Он протянул мне бокал и бутылку с ликером янтарного цвета. Я поставила бокал на стол и глотнула прямо из горла, как это делал Шон. Легкий, изысканного вкуса напиток ожег мне горло, это ощущение застигло меня врасплох. Я ожидала чего-то более густого, крепкого.
— В холодильнике у меня есть вино, если хочешь, — предложил Шон.
— И ликер сгодится. Мне нравится, — честно призналась я. И через секунду добавила: — Моя первая бутылка спиртного.
— За вечер? — Шон придвинул свое кресло таким образом, чтобы сидеть напротив меня.
Я продолжала разглядывать темное небо, хотя чайки уже улетели.
— В жизни, — ответила я.
Шон молчал, но когда я повернулась к нему, его взгляд был устремлен на меня.
— Моя мать пила, — объяснила я. — Много лет, еще до моего рождения. Она оставила профессиональные занятия музыкой и вышла замуж за сельского священника, на двадцать лет старше нее. А потом поняла, что такая жизнь не по ней.
Шон по-прежнему хранил молчание, но глаз с моего лица не спускал. Видимо, из-за сгущавшихся сумерек я была не против его взгляда.
— Она старалась изо всех сил, — продолжала я, отдавая матери должное. — Лечилась, постоянно лежала то в одной, то в другой больнице. Бывали времена, когда она по нескольку месяцев могла обходиться без выпивки, но рано или поздно все равно срывалась. Тяга к спиртному была непреодолимой.
Шон положил свою руку на мою, я даже подпрыгнула от этого неожиданного жеста.
— Холодает, — произнес он, превратно истолковав мою дрожь. — Пошли в дом.
— Нет-нет, все отлично, — быстро возразила я. — Мне уже пора. Я кое-что хотела у тебя спросить.
Он неохотно, как мне показалось, убрал руку.
— Спрашивай.
Я изложила ему свою гипотезу об американском проповеднике, который в конце пятидесятых годов занимался в моем поселке укрощением змей. Однажды ночью что-то пошло не так, и в результате была разрушена церковь и погибли четыре человека.
— Знаю, что это было давным-давно, — сказала я, — но мне кажется, что последние события в нашем поселке как-то связаны с тем пожаром в церкви. Похоже, что жертвами являются старики, жившие в поселке в 1958 году.
— И если ты узнаешь больше, то, возможно, поймешь, кто за это в ответе?
— Я видела фильм, который ты снял. Об укрощении змей, — заявила я. — Может быть, ты можешь мне рассказать что-нибудь важное?
— Например?
— Во-первых, как это делается. Как этим людям удается брать в руки гремучих змей? Почему они их не кусают?
— Кусают. Смертельные случаи — не редкость.
— Да, но не столь многочисленны, как можно было бы предположить. Ходят слухи, что либо гремучкам удаляют ядовитые клыки, либо извлекают яд перед началом службы, либо им что-то вкалывают. Ты не думал об этом, когда снимал фильм?
— Конечно же думал. В одной церкви нам позволили осмотреть змей перед службой. Десять взрослых особей, целые и невредимые, никакого постороннего вмешательства. Все смертельно опасны. Мы видели, как люди поднимают их высоко над собой, обматывают вокруг шеи, передают другим верующим. Думаю, в некоторых церквях проделывают ловкие трюки, но не везде. В той, где я снимал, никакого обмана.
— Но как? Как они это делают?
Шон улыбнулся.
— Что ж, у меня есть своя теория. Хочешь послушать?
Я чуть не улыбнулась в ответ, но вовремя опомнилась.
— Да, с удовольствием.
— Когда-нибудь слышала об офитах?
— О ком?
— Об офитах. Их еще называют «люди-змеи». Была такая гностическая секта в Северной Африке в десятом веке нашей эры.
— Гностики… Древние еретики, которые хотели получить больше духовных знаний, чем могла предложить официальная церковь?
— Дочь священника, да? В то время образовывалось множество подобных сект, но их всех объединяло то, что они считали важной роль змея в истории Адама и Евы. Для них библейское Древо познания в райском саду символизировало гнозис, или знание. А змей был стражем этого Древа, стражем знания, если хочешь. Для них змея символизирует понимание и просвещение.
— Ладно, кажется, я поняла. Это совершенно противоречит библейской версии, по которой змий-искуситель символизирует дьявола.
— Именно! Офиты считают змея главным действующим лицом истории, божественной фигурой, а вот лишить Адама и Еву доступа к знанию пытаются злые силы. — Он откинулся на спинку кресла. — Если ты поразмышляешь над этим абстрактно, поймешь их точку зрения. С одной стороны, тебе предлагается понимание, мудрость. С другой — ты находишься в неведении, словно дитя неразумное. Что для тебя зло?
— Тебе стоит подискутировать с моим отцом.
— С большим удовольствием. Как бы то ни было, эти секты почитают змея, даже боготворят его. По их мнению, змей открыл Адаму и Еве в раю Истину. И по многочисленным свидетельствам, укрощение змей — часть их ритуала. Например, змей обматывают вокруг священного хлеба.
Я открыла было рот, чтобы возразить. Это все было интересно, но я не понимала, к чему он ведет.
— И еще одна причина, почему офитов не жаловала ортодоксальная церковь, — продолжал Шон, не дав мне возможности произнести хоть слово. — Это их распутство. Несложно увидеть символическую значимость змеи в подобного рода действиях. Зайдем в дом — уже довольно прохладно.
Шон опять попытался встать, но я подняла руку, останавливая его.
— Хочу заметить, что современные секты не боготворят змей. Для них змея — воплощение дьявола, чье искушение они могут преодолеть, если их вера достаточно сильна.
— Вот тут и кроется главная ошибка. Несмотря на то что их мотивы разнятся, они, когда берут в руки змей, ощущают, как в них просыпается нечто первобытное.
— И?
— Традиция брать в руки змей в церкви уходит корнями в глубину веков. Задолго до Джорджа Хенсли, взявшего в руки гремучую змею, североамериканские индейцы хопи проводили ежегодные ритуалы укрощения змей, и это был залог хорошего урожая. Известно об укрощении змей во многих регионах Африки и Азии. Даже Олимпия, мать Александра Великого, умела, по слухам, обращаться со змеями.
Я задумалась.
— Ладно, это понятно. Но мой вопрос остается. Как, каким образом они берут змей и те не причиняют им вреда?
— Вернемся к гностицизму. Современные гностические церкви — духовные наследники офитов, если хочешь. Так вот, там змей руками не трогают. Но, думаю, они приблизились к разгадке того, как это сделать.
— Продолжай.
— Гностические церкви делают упор на познание через личный опыт. Особое внимание они уделяют воссоединению с так называемой Плеромой.[11]
— Шон, я теряю мысль.
Я в темноте почти не видела его лица, лишь по блеску глаз поняла, что он опять улыбается.
— Остановимся на этом подробнее, — сказал он. — Плерома представляет собой все Божественное в нашей Вселенной, нечто вроде внутреннего ядра всякого предмета. Если ты воссоединяешься с Плеромой, то видишь и чувствуешь Божественное во всем. Моя теория состоит в том, что эти укротители змей, удачливые укротители, чувствуют в змее Божественное начало. И становятся с ней единым целым. Как это практикуется в бесчисленном количестве других мировых культур. Поэтому змеи их и не кусают.
— Господи!
Теперь он откровенно скалился.
— Да, именно так, — сказал он.
— Я начинаю уже жалеть, что спросила. Значит, ты утверждаешь, что эти укротители, сами о том не подозревая, контактируют с некой космической, Божественной энергией, которая присуща змее?
— Я знал, что ты в конце концов поймешь.
— Да брось ты…
— Клара, только западные цивилизации, где преобладают иудейско-христианские религии, считают змею воплощением зла. Возьми любую другую культуру — индуистскую, греческую, скандинавскую, североамериканских индейцев, — в мифологии змея появляется чаще любого другого животного на планете. И, как правило, в качестве силы добра. Змея олицетворяет собой мудрость, бессмертие, жизнь, плодовитость, знание.