«Вот и он. Страх своими красными, словно угли, глазами сверлит душу. Запахло серой. Так надо? Боже! Уже, верно, с ума схожу. Надо действовать хоть как-то».
Ольга сделала небольшой шаг вперед, и ей показалось, что вокруг стало чуть-чуть светлее, но все так же сумрачно. Она снова шагнула — нет, это ей не показалось. И так с каждым новым движением. Постепенно тьма стала светом, но холодным, непроглядным и неприступным до боли. Ольга не смогла этого выдержать — зажмурилась и побежала.
«Как будто легче стало, вдохнуть надо… Не бояться! А потом посмотреть. Здесь наверняка все прекрасно. Буду думать только об этом». Ее легкие наполнились воздухом. Казалось, она каждой клеточкой кожи ощутила солнечный свет и весеннюю прохладу. Глаза сами собой распахнулись.
— Луг! Солнце! Ветер!
Ноги несли ее вперед, и не было нужды останавливаться. Она не хотела возвращаться мыслями к произошедшему. Все дурное оставалось где-то за горизонтом и казалось необычно далеким и относящимся совсем не к ней. Так она летела, не задумываясь, наперегонки с ветром, покуда не увидела речку.
Такую, как в детстве, как дома. А над нею мостик — деревянный, горбатый.
«Надо же. Человек на мосту тоже хочет прыгнуть, прям как я. Как мы замечательно искупаемся!»
Ей пришло в голову непременно первой оказаться в воде. Ольга припустила с азартом маленькой девочки, решившейся на очередную шалость. Хотя… почему «как»? Она вдруг осознала: эта невесомость мыслей, это легкое дыхание, эти быстрые детские ноги… Она и есть маленькая девочка!
Мужчина на мосту непонимающе уставился на приближающуюся Ольгу.
«Странные какие эти взрослые. Ну ладно, объясню».
— Я первая! — И ласточкой — бултых!
«Мысли вылетают из головы, а все от этой жары в каменных колодцах. Справа — высотки, слева — башня. Река в граните — ей это чуждо, и только тонкая ниточка моста связывает этот город с Жизнью с большой буквы, уже, наверное, тысячу лет согревая души и сердца горожан.
Какие прекрасные слова. Да я еще и поэт! Сумасшедший поэт, беседующий со своим отражением. Опять отвлекся. Мне же совсем немного надо. Я лишь хочу, чтобы все меня знали и уважали…»
— Да? Пусть все они меня знают и уважают! — и снова слова непроизвольно слетели с губ.
Внезапно проходящая мимо женщина остановилась, будто ее окликнули, развернулась, подошла к нему, щурясь, словно только что ее ослепило палящее солнце.
— Можно автограф? Я вас не отвлекаю? Простите. Никогда не говорила с такими людьми. Вы… Я всегда восхищалась вашими работами…
Петр опешил. Кто мог его знать в этом огромном городе? Никто. Его мать всегда подчеркивала, что здесь даже соседи не здороваются. Он замешкался.
— Все-таки отвлекаю? Простите, мне жаль. Наверное, на каждом шагу пристают, да? А где охрана? Нету? Ну как же так, в наше время? Ой, снова простите, я же ручку не дала. Вот.
Трясущимися руками он взял ручку и расписался на протянутом листке бумаги, который тут же исчез в бездонной сумочке любительницы искусства. Она больше не смела задерживать мастера — застенчиво кивнула и проворно удалилась, словно ее и не было.
— Ну и дела… Сейчас ко мне подойдет собака и заведет разговор о верифицируемости вульгарного материализма.
Вдалеке показалась собака.
— Нет! — Пошатнувшись, Петр схватился за перила и спугнул муху, замечтавшуюся об островах и кокосах. Его испуганные после «автографа» глаза теперь напоминали два CD-диска. — Так, хорошо. Она не подойдет, не подойдет. Она развернется и с радостью побежит обратно… Слава богу! — вылетел вздох облегчения, когда собака исчезла из виду.
«Что происходит? — Он задумался о странностях последних часов. — Вчера, например… молния… Я же ночью видел. Куда-то сюда, в этот мост, ударила молния… Неужели такой эффект? Значит, стоя здесь, можно загадывать желания. Вот мне и пришла в голову эта идея. А вдруг это специально, чтоб я оказался на этом месте? Да, точно».
Вчера вечером, восхищаясь грозой, Петр почувствовал, как в нем неожиданно что-то перевернулось. И с непостижимой скоростью все его мысли и поступки стали приобретать новые оттенки, поворачиваться иными гранями. Он словно ощутил в своих ладонях судьбы человечества и на несколько секунд перенесся в будущее. И, надо сказать, там было неуютно, и даже страшно как-то. Казалось, что оно целиком зависит от него, от его поступков, от его желаний… Липкий страх толчками наполнял его с каждым ударом грома. Каждая вспышка молнии удивительно и неотвратимо приближала к решению. Он с поразительной ясностью осознал, что власть окажется у него в руках, что он не будет способен ей противиться, и, если никто не вмешается, маленький человек из большого города разрушит целый мир… И тогда словно раскат грома в голове: «Молния — точно в старинный мост… Вот и надо — с моста… и всем хорошо». В сознании Петра между вчерашним н сегодняшним пролегала бездна. Сейчас хотелось жить, творить, экспериментировать, править…
«Значит, загадываю желание — оно исполняется. Хорошо. Любое. Сначала поскромнее, а потом можно и… Ну, там, миром поправить. Хм… потом сформулирую. Ладно. Загадываю. Однако не сходя с места. Так… я хочу… мороженого… Не происходит ничего. Тогда вслух».
— Надо, чтобы мороженное… здесь было, мне поесть… хорошо, чтобы было… будет.
Тут же из-за поворота выехал фургончик мороженщика.
— Работает! — Петр так обрадовался, что даже в ладоши захлопал. — Но, похоже, только на этой площадке. — Он посмотрел на мост: камень казался отполированным и сиял, отражая небо.
Подоспел мороженщик.
— Эскимо, пожалуйста. Ой… еще одно.
Как бывает обидно, когда мороженое падает на землю. На жаркой плите моста оно быстро превратилось в сладкую лужицу — море с шоколадным островком, — а палочка преобразилась в миниатюрное каноэ, которым незамедлительно воспользовалась муха. Она была счастлива очутиться на сладких Багамах.
— Как же вкусно. Сразу — мысли о добром, вечном. Вот пусть всем хорошо будет! — И муха стартовала в праздничном фейерверке солнечных лучей.
«Как же хорошо, — подумала Ольга, — правильно, что полезла в платье… Правда, вода сама меня поманила — так засияла, что я не удержала равновесие. Вот и ветерок наконец-то. А мой пример заразителен». Она сидела на берегу, сушилась на солнышке и улыбалась, наблюдая за стайкой ребятишек, забирающихся в воду. «Эх, люблю я вас, люди… Да и этому оболтусу тоже перепадет, он же человек все-таки!»
«Как же хорошо, — подумал Петр, — эскимо в знойный день… А что я здесь делаю? Надо бы в мастерскую зайти, и… настоящий город написать, холодный, жесткий, раскаленный, весь в камне и железе, и только тонкая ниточка старинного моста свяжет его с настоящей Жизнью с большой буквы. Вдруг прославлюсь? Хм, где-то я это уже слышал. Дежа вю…О, ветерок наконец-то! А еще можно Ольге позвонить, она же всех любит, вдруг и мне перепадет, этакому оболтусу…»
«Как же хорошо без этого глупого родимого пятна! — подумал Мост и вздохнул — ветерок пролетел над городом. —
Долго же я этого ждал, мечтал. Всегда в грозу оно проявляется, выходит из-под контроля, призывает свою подругу — молнию, и вместе они выбирают «счастливца», а по мне, так настоящую жертву, глупейшие «желания» которой — а в реальности то, что произносится вслух, — я должен исполнять. Спасибо, что эта была последней! Никаких больше психов с суицидальными мыслями и маньяков, желающих править миром. Как свободно! А ведь просто муха. Надо же! Не предполагал. Сразу бы… тогда и проблем никаких. Позвал бы, нашептал желание: «Чтоб каждому хорошо было». Я ж не какой-то бетонный юнец, я кое-что аде умею. И никаких проблем! Все спокойно, тихо, как в Заводи, где его подруга купалась. А ведь просто-напросто забыл, что я такой же каждый в этом большом городе».