Второй бой происходит после того, как Джона купают. Купание на самом деле – очередной ливень из холодной воды, который взбадривает Джона, заставляя открыть глаза и начать хотя бы шевелиться. Странные ощущения – он не умер, не замерз, не впал в прострацию, вот ведь жив и даже трепыхается. Второй боец, для которого он предназначен – разумный паук с Кратолакта. Слава богу, хоть он не белоснежный, обычный паук, с панцирем и щеточкой волос на лапках. Клетка открывается, и Джон, шатаясь, выходит, пытаясь сжать кулаки. Вот только ничего у него не получается – сил нет даже на это, все что он может – держаться на ногах, пусть и не твердо. Паук кружит вокруг, подбираясь ближе, шевеля и мелко перебирая лапами, хищно разевая ротовые отверстия и злобно вращая шестью глазами. Арахнофобией Джон не страдает, но погибнуть от паучьего яда – самое последнее, о чем может мечтать сирена. Паук выстреливает в Джона своей паутиной, и вот тут Джон начинает метаться. Он не знает, что на него находит, возможно, какой-то древний инстинкт трепыхаться, оказавшись в сети, но Джон рвется из последних сил, пытаясь разорвать липкую и крепкую паучью нить, но тут паук запускает в него свой яд, присасываясь одновременно в нескольких местах к коже, и Джон чувствует, как конечности начинают неметь. Неужели действительно конец? Джон не успевает обрадоваться, отключаясь.
Очередное возвращение в пугающую реальность случается опять в клетке. Тело медленно отходит от парализующего паучьего яда, кожу колет, словно в нее воткнулись тысячи иголочек, к горлу вновь подкатывает тошнота. Ноги Джона трясутся, более не удерживая, и подкашиваясь, но узкая клетка служит своего рода фиксатором, не давая упасть. Когда она открывается в следующий раз, Джон просто вываливается на маты под ноги третьему участнику драмы, пернатому представителю Вандраса. Джон не помнит, чем заканчивается их встреча, потому что благословенно теряет сознание, где-то далеко отмечая болезненные удары клювом по вывихнутому плечу (он непременно сравнил бы себя с несчастным Прометеем, если б не отключился).
К сожалению, смерть так и не приходит, потому что при очередном пробуждении Джон обнаруживает себя совершенно голым на полу в каком-то бараке, полном уголовников.
- Привет, сладенький, - ухмыляется самый здоровый из них, весь заросший рыжими волосами от пяток до макушки – не человек, а какой-то мохнатый зверь вроде йети. Джон в ужасе шарахается. – Ну что, развлечемся?
Джон видит, как под короткой, ничего не скрывающей арестантской робой, встает огромный багровеющий член, и пытается отползти. Но вокруг стоят и другие желающие поразвлечься. Их глумливые лица сливаются для Джона в какое-то тошнотворное вытянутое по кругу пятно, а отчетливым остается только волосатая морда рыжего. Джон инстинктивно перебирает слабыми ногами по холодному полу, но не в состоянии сдвинуться даже на сантиметр. Рыжий сгребает Джона в охапку и как-то очень ловко ставит на четвереньки, жестко фиксируя бедра своими лапищами. Джон дергается, стараясь уйти от ненавистных прикосновений, но рыжий предупреждает:
- Будешь сопротивляться, себе же хуже сделаешь, - раздвигает Джону ягодицы и без предупреждения, со всего размаху входит в него.
Джон кричит от дикой, разрывающей пополам боли, даже кровавое месиво на плече не приносит такого жгучего страдания, на глазах выступают слезы. Но никто не обращает внимания на крики, слышится смех, свист, улюлюканье…
- Давай его, Пэтти…
- Жарь…
- Насади на свой вертел…
- Покажи ему звезды…
- Я следующий…
- Оставь и мне, хочу попробовать…
Член Пэтти, словно какой-то здоровый поршень, долбится в Джона, размеренно, руки сжимают бедра до синяков. Пэтти удовлетворенно пыхтит сзади, наваливаясь всем весом, и в этот момент чьи-то руки задирают голову Джона вверх, всовывают крепкие пальцы, повелительно открывая рот.
- Только попробуй укусить, - звучит отдаленно мерзкий голос, - будем драть без передышки. Сдохнешь как последняя сучка, - обещает он.
Но Джону все равно, как сдохнуть, лишь бы сдохнуть, и он с наслаждением бы откусил то, что сейчас засовывает ему в рот обладатель мерзкого голоса, которого разглядеть Джон не может из-за заливающего глаза пота пополам с кровью, но даже собственные лицевые мускулы не слушаются. Джон просто не может сжать челюсти с должной силой, и потому кто-то уже долбится ему в рот своим членом, дергая на себя за волосы. Джона имеют с двух сторон, а он даже сопротивляться не может, превратившись в сплошной оголенный нерв – острая нескончаемая боль, приправленная унижением от насилия. Когда рыжий кончает, сыто рыкнув напоследок и особенно больно толкнувшись, на его место приходит другой энтузиаст. Когда из члена обладателя мерзкого голоса выплескивается горькое семя, Джон давится, вынужденно глотая, и в освободившийся рот тут же толкается очередной желающий. Джон теряет счет своим насильникам, а в какой-то момент и сознание благословенно покидает его, уплывая в далекое детство.
Джону было пять лет, когда они с родителями пошли покупать подарок племяннику. Гарри существовала еще только в перспективе. Джон, разодетый мамой в пух и прах, походил на хорошенькую девочку своими золотистыми локонами и ясными синими глазами. В большом супермаркете игрушек сердце замирало от восторга, когда он видел заводных роботов или огромных плюшевых медведей, мигающих клоунов или прыгающих кенгуру. Работники магазина, переодетые эльфами и феями, приводили маленького Джона в священный трепет. Он ехал на буксире маминой руки, завороженный стеллажами с машинками и ракетами, а когда буксир пропал (матушка с папой разговорились с консультантом), Джон тут же отправился в свободное плаванье, даже не осознав этого. Он шел на зов сердца, словно под гипнозом, мимо зайцев, кошек и собак, больше самого Джона, мимо разодетых в кружево и атлас кукол, мимо игрушечных домиков с лужайками, и замков с драконами и принцессами. Он шел и шел, с восторгом разглядывая это великолепие, пока не оказался в игрушечном лесу с маленькими елочками, прячущимися под ними ежиками, столами-грибочками и избушкой на курьих ножках, возле которой в ступе сидела игрушечная баба Яга с большим изогнутым носом. Баба Яга Джона не напугала, а привела в еще больший восторг, и он углубился по тропинке к компании гномов, вокруг Белоснежки, и трем медведям возле искусственных роз. Белоснежка покорила сердце Джона, такая она была красивая, изящная, беленькая-беленькая, с тонкими пальцами, в которых держала красное яблоко. Джон сказку помнил и строго велел Белоснежке яблоко выбросить.
- Оно отравленное, не ешь! – звонко сказал он, задирая голову (Белоснежка была в полтора раза выше самого Джона).
- Какой хороший мальчик, - послышался за спиной мужской голос, - ты беспокоишься о Белоснежке?
Джон обернулся и увидел мужчину в неприметном костюме с ничего не выражающим лицом и приторно сладким, как сахарная вата, таким же вязким и липучим голосом. Джон был храбрым мальчиком и совсем не испугался незнакомца, забыв, как матушка строго-настрого запрещала общаться с теми, кого не знаешь.
- Конечно, сударь, я беспокоюсь о Белоснежке. Разве вы не знаете, что яблоко отравлено? – удивился Джон глупости взрослого человека.
- Я-то знаю, - ответил тот, - а вот ты, сладенький мой, неужели не видишь, что эта Белоснежка ненастоящая? – Джон недоверчиво оглянулся, отмечая пластиковый блеск на щеках и мертвую неподвижность красавицы. – Настоящая Белоснежка уже съела отравленное яблоко и спит в хрустальном гробу. Она ждет своего избавителя, - значительно посмотрел незнакомец на Джона. – Ты же хочешь ей помочь? Разбудить ее?
- Конечно, - кивнул храбрый Джон, - я поцелую ее, и она проснется. Где же хрустальный гроб?
- Я знаю, где, сладенький, - неприятно улыбнулся незнакомец, - дай мне свою руку, я отведу тебя к ней.
Тут Джон вспомнил про матушкин запрет:
- Но мама не разрешает мне разговаривать с незнакомцами, - с сомнением произнес он.
- А мы познакомимся, - улыбнулся незнакомец, - меня зовут дядя Фил. Так что, идем?
Поразмыслив и придя к выводу, что матушкино условие выполнено, а Белоснежка там, в хрустальном гробу, ждет, Джон кивнул. Дядя Фил крепко ухватил Джона за руку и поволок к выходу, приговаривая: