- Ничего, - бормочет Джон, - я сам виноват, пить что попало. Лучше старого доброго ингарского ничего пока еще не придумали, - он слабо улыбается, а Дик с готовностью подхватывает. – А ты здесь как? Миссии уже не нужен пресс-атташе?
- Нужен, конечно, - Дик смущается, - просто пока у них процесс обсуждения деталей, и мои услуги не нужны. Генерал разрешил побыть с тобой. Батрейнские доктора сказали, что лучше, чтобы рядом кто-нибудь находился некоторое время. Ты не против?
- Нет, - Джон врет, качая головой. – Я рад, что ты здесь.
Дик немного оживает, начинает суетиться, беспокоиться о еде и пихать в Джона лекарства. Джон безропотно слушается, улыбается и благодарно кивает. Когда Дик уходит узнать у повара, готов ли бульон, Джона посещает мысль, что, вероятно, Дик в него влюблен. Влюблен давно и безответно. За своей собственной любовью к Шерлоку, Джон не видел неловкой заботы Дика, его мягкости и готовности подставить плечо. То, что он всегда оказывался рядом и был рад просто совместному молчанию, наводит на такие выводы. Шерлок бы обязательно все понял с первого раза и тут же постарался избавиться от Дика. Но Шерлока нет. В груди зарождается новая истерика, но Джон усилием воли давит ее, не позволяя вырваться наружу. Сейчас не время. Он должен сыграть идеально, чтобы никто ничего не понял. Батрейнцы деликатно утаили подробности произошедшего, выставив Джона тем еще гулякой, и спасибо им за это, для легенды, которой Джон собирается обставить собственную смерть, это стало бы лучшим прикрытием. Мысль о смерти вызывает на лице Джона безумную улыбку, но он быстро прячет ее при возвращении Дика с тарелкой бульона. Дик ворчит о нерасторопности поваров и о том, что его бабушка всегда добавляет в куриный бульон морковку и петрушку, Джон послушно принимает ложку, расправляет под подбородком крахмальную салфетку и ест, пока Дик, придерживая тарелку так, чтоб Джону было удобно, разглагольствует о достоинствах и недостатках пастернака. Джон вдумчиво кивает, иногда задает уточняющие вопросы и все старается и старается не видеть перед собой закрытых глаз Шерлока с подрагивающими каплями воды на длинных ресницах. Почему он закрыл глаза, когда Джим выстрелил в него? Он испугался боли? Смерти? Почему он закрыл глаза? Джон так и не увидел его прозрачных глаз, не заглянул в их глубину, не утонул. Но жизнь без Шерлока не имеет смысла, и на этот раз Джон действительно уйдет. Пусть в пену морскую, но дышать воздухом без него Джон не станет. Горькая усмешка трогает губы, и Дик тут же реагирует, как чуткий влюбленный, настроенный всеми фибрами души на объект своего обожания.
- Что, Джон? – он кладет теплую ухоженную руку ему на плечо, и Джон не стряхивает.
- Да так, ничего особенного, - опять врет он, - просто подумал, кто же будет лечить радикулит полковника Ван Клейна, если он вновь разыграется? Если я отстранен, придется обратиться к батрейнским медикам, а он их называет шарлатанами и втайне боится.
Дик с готовностью смеется:
- На правах друга я устрою вам тайную встречу, и ты получишь его в вечные должники.
- Почему вечные? – любопытствует Джон, съедая последнюю ложку бульона.
- Потому что отплатить тебе он все равно не сможет, вернуть звание под силу лишь генералу… Джон смеется, и Дик к нему присоединяется. Потом они играют в карты, немного болтают о всякой ерунде, смотрят старую комедию централов с песнями и плясками, как обычно, а затем Дика вызывают к руководству, и Джон наконец-то остается один. Некоторое время он тупо лежит в кровати, слушая тишину, а потом перед глазами, уже не сдерживаемый внутренними барьерами, опять всплывает образ мертвого Шерлока, и Джон плачет, закусив угол подушки, чтобы не орать в голос. Он тихонько подвывает своему горю, не вытирая слез, открывая душу навстречу отчаянию. Сжатые в кулаки пальцы больно впиваются в ладони, оставляя розовые следы на коже, но Джон не замечает этого. Все, о чем он может думать в эту минуту, это о том, что Шерлока больше нет. Его пары больше нет. Его любимого больше нет. Он не успел сказать ему, как сильно любит, как сильно зависит от него, не объяснил, что Шерлок – все в этом мире, больше, чем весь мир. Без него жить невозможно, дышать больно, чувствовать - только горе. Нет Шерлока, нет и Джона. Простое правило, выведенное однажды Шерлоком, оказалось абсолютно верным. Джон тихо воет, потому что не может даже надеяться на то, что хотя бы в смерти они будут вместе. Какое-то ужасное глобальное одиночное плаванье.
Неделя, которую Джон проводит под домашним арестом в своем номере в компании Дика, тянется бесконечно долго. Но он честно терпит, изображая доброго старого Джона: пьет чай с вареньем от бабули Дика, смотрит «В мире животных», ест бульон и строчит объяснительные генералу Ли. Дик все время при нем, и иногда Джону кажется, что он догадывается о той театральщине, которую Джон развел, но Дик слишком хорошо воспитан, чтобы задать вопрос в лоб, и потому они оба продолжают играть эту странную пьесу на два голоса. Дик все реже оставляет Джона одного, манкируя своими прямыми обязанностями, и Джон подозревает, что где-то ужасно фальшивит. Вот только чтобы перенастроиться, ему нужен камертон, который, увы, навсегда утерян. Его камертон – Шерлок, и потому Джон продолжает фальшивить, пугая Дика. Иногда на Джона находит ступор: посреди разговора, за чашкой чая или во время просмотра очередной комедии централов. Как правило, это связано с обдумыванием способа уйти из жизни так, чтобы все выглядело как несчастный случай. Джон довольно разнообразен, но склоняется к тому, чтобы все сделать в матушкином имении на Сирене Дальней. По возвращению в Ласс Джон навестит семью, чтобы попрощаться, обновит завещание, приведет дела в порядок. А затем возьмет краткосрочный отпуск и уедет в имение. Раньше, особенно в детстве, они часто ездили туда отдыхать. Недалеко от имения располагалось огромное озеро, на котором было здорово покататься на небольшой яхте или лодке. Красивое и тихое место превращалось в ненасытное чудовище, требующее жертвоприношения в сезон ветров, когда стихия бушевала над мирными водами озера, разрушая все, до чего могла дотянуться. По времени Джон как раз подгадывал к сезону ветров, и найденная на берегу озера перевернутая лодка станет ярким подтверждением гибели потерявшего бдительность горожанина, осмелившегося рыбачить в такую непогоду. Лучшей смерти Джон не мог бы желать – стать пеной, раствориться в воде, все по канону, как и полагается сирене. И последняя песня умрет вместе с ним, потому что он так и не спел своей паре.
- Джон, Джон, - Дик щелкает пальцами перед носом. – Ты в порядке?
- А? Что? – Джон вздрагивает, моргает, приходя в себя, вымученно улыбается. – Прости, кажется, я задремал с открытыми глазами, - пробует он разрядить обстановку, - такая передача интересная…
Они смотрят что-то о пчелах, и Дик с сомнением качает головой.
- Не сказал бы, что ты задремал, скорее, размечтался о чем-то… мрачном. Ты же не собираешься стреляться? – на всякий случай уточняет он. – Где твой пистолет?
- Да брось, Дик, разве я похож на суицидника? – бодро смеется Джон, но на этот раз Дик не улыбается в ответ.
- Где твой пистолет, Джон? – повторяет он свой вопрос уже предельно серьезно.
- В сейфе, - Джон перестает улыбаться. – Можешь проверить, код – дата моего рождения.
Дик смотрит на него внимательно, а потом идет к сейфу и действительно проверяет содержимое (Джон даже не спрашивает, откуда Дик знает, когда он родился). Когда он возвращается, Джон с преувеличенным вниманием смотрит на то, как пчелы трудятся в улье. Дик садится рядом, и некоторое время они молчат, наблюдая за происходящим на экране, а потом Дик сдается, поворачиваясь к Джону, выключает визор.
- Давай поговорим, - просит он.
Джон молчит, вздыхая.
- После того, как ты вернулся, тебя будто подменили. Что произошло? Ты не рассказываешь, но выглядишь так, будто побывал в аду. Я знаю, лучше выговориться, чем держать все в себе. Скажи, могу я чем-то помочь?
- Можешь, - кивает Джон, - не спрашивай ни о чем. Давай отмотаем назад и притворимся, что этого разговора не было.
- Мы слишком долго притворялись, - качает головой Дик. – Я не хочу видеть тебя таким…
- Боже, не драматизируй, все в порядке, - усмехается Джон. – Со мной все в порядке.