Гас издал какой-то звук в глубине своего горла.
— Потому что мне было насрать.
Все веселье исчезло с лица Аттикуса, и он сплюнул на землю.
— Печально то, что ты предпочел бы провести время с этими предателями, чем со своей собственной плотью и кровью. В этом есть что-то серьезно испорченное, Август.
— В тебе есть что-то серьезно испорченное, Аттикус! — рявкнул Гас.
Сдерживающий тон, который он использовал, чтобы сдержать свое безумие, распался, и он наставил пистолет на Гаса. Оружие опасно поблескивало в уверенных руках Аттикуса.
Он двинулся на своего брата, загоняя Гаса в угол. У Гаса было свое оружие, но он не решался вытащить его, когда Аттикус уже целился ему в голову.
Не зная, что еще сделать, я бросилась между ними и подняла руки, сдаваясь. Вероятно, мне следовало запаниковать или выхватить пистолет Гаса и использовать его против Аттикуса, но я никогда не прикасалась к оружию без крайней необходимости. Я мстила кражей.
Там было достаточно места, чтобы я могла протиснуться между двумя смертоносными братьями. Я почувствовала, как гнев Гаса покидает его. Он ненавидел Аттикуса больше, чем когда-либо, больше, чем я помнила. Его эмоции были ясными, громкими, передавая накопившуюся за всю жизнь обиду.
Однако Аттикус был другим зверем. Он не был так полон ярости; он был просто сумасшедшим. У Аттикуса была совершенно другая история, он совершал грехи, которые были полностью его. Его ярость была столь же ощутима, но она была порождена глубокой, безумной потребностью причинять боль и убивать, наказывать и разрушать.
Ни один из мужчин не заметил, что я стою между ними. Они были слишком сосредоточены друг на друге, прикидывая, сколько боли они могли бы причинить друг другу.
— Давайте будем благоразумны, — предложила я.
Аттикус не опустил своего оружия. Он продолжал целиться в Гаса, только теперь моя голова случайно оказалась загораживающей то место, куда он целился из пистолета.
— Эй, Кэролайн? — Кейдж позвал откуда-то поблизости. — Как насчет того, чтобы ты вышла оттуда прямо сейчас?
Он отговаривал меня? Разве он не мог видеть, какое доброе дело я делаю? Кроме того, Аттикус не смог бы причинить боль другому человеку, которого я любила. И Гасу не удалось бы убить Аттикуса. Он был весь мой. Когда придет время.
— Эй, мальчики, успокойтесь. — Я старалась говорить ободряюще и ровно, но мой голос был высоким и испуганным. — Мы это понимаем. Вы оба большие и плохие. Гас не это имел в виду. Верно, Гас? Ты просто пошутил. Верно, Гас?
Он пробормотал что-то, что звучало как «Уверен».
Аттикус смотрел на своего брата еще минуту, прежде чем расплылся в улыбке. Он опустил оружие на бок и отступил на несколько шагов. Он весело рассмеялся, и ребята, с которыми он был, присоединились к нему. Я сделала столь необходимый полный вдох.
— Посмотри, как ты повинуешься ей. — Аттикус продолжал смеяться. — Предатель тоже так слушается? Вы все ходите за ней повсюду, как глупые собаки, за этой сукой в течке?
— Теперь мы можем идти? — спросила я, игнорируя насмешки Аттикуса.
Он повернулся ко мне лицом, ненависть была такой сильной, что я почувствовала, как зло смотрит на меня его блестящими глазами.
— Для меня это никогда не имело смысла. Мой брат. Предатель. Пахан. Что, черт возьми, в тебе такого особенного?
Его слова задели что-то обнаженное внутри меня. Я хотела наклониться, чтобы защитить эту раненую часть себя, свернуться в клубок и спрятать это от него.
— Мы закончили? — мои слова были обдуманными, каждый слог я произносила медленно.
— Такая нетерпеливая. Так уверена, что ты на правильной стороне в этой войне, — подзадоривал Аттикус. — Что действительно удивительно, так это то, что спустя столько времени ты все еще не знаешь правды.
Он дразнил меня. Я видела крючок. Я знала этот трюк. И все же я не могла не потянуть за ниточку. Совсем немного. Я пообещала себе, что меня не поймают, что я не буду глупой рыбой, которая клюнула и навеки попалась в ловушку.
Слова Мейсона вернулись, чтобы преследовать меня.
«Запертая в клетке, которую сама же и создала...»
Может быть, я ничего не могла с собой поделать. Может быть, я бы всегда предпочла неприятности миру.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, Аттикус. Мы закончили здесь? Я хочу уйти.
Он еще не закончил сводить меня с ума.
— Это начало, Каро. Самое начало.
На этот раз я не смогла сдержать закатывания глаз.
— Да ладно.
— Нам нужно идти, Кэролайн, — предложил Гас. — Мы закончили с этим.
Я позволила Гасу идти впереди, но люди Аттикуса не облегчили мне уход. Они встали перед нами, преграждая путь.
Очевидно, я сошла с ума, потому что я должна была чувствовать панику, страх и все виды ужаса. Вместо этого я почувствовала только любопытство. Однако я была полна решимости игнорировать Аттикуса. Он пытался залезть мне в голову. Он пытался подшутить надо мной.
Я ненавидела то, что это работало.
— Гас знает, о чем я говорю, — настаивал Аттикус. — Он был там.
— Не обращай на него внимания, — сказала я себе. — Он сумасшедший, — прошептала я вслух.
И он был таким. И он явно пытался вывести меня из себя.
Но потом Гас сказал:
— Каро, не обращай на него внимания. — Он сказал это таким образом, что мне захотелось сделать все, что угодно, но только не «не обращать на него внимания».
Гас всегда был ужасным лжецом. У него не хватило на это терпения.
— Прекрасно, — рассмеялся Аттикус. — Не верь мне на слово. Спроси Сойера.
Это был первый раз, когда он произнес имя Сойера. Этого было достаточно, чтобы привлечь мое внимание и заставить меня обернуться.
— Спросить Сойера о чем?
— Спроси Сойера об ирландском оружии и о той ночи, когда тебя впервые привели к Пахану.
Я уперлась пятками, совершенно потрясенная, вспоминая ту ночь, о которой шла речь. Пятнадцать лет назад я была десятилетним ребенком, которого мой отец затащил на склад посреди ночи. Глупое любопытство, опасные выходки и некоторое невезение привели к тому, что его впервые вызвали к начальству.
Сойер нуждался во мне, чтобы украсть его ожерелье обратно у Аттикуса. Я сделала это. Но в попытке замести следы я стащила бумажник Аттикуса. Он заподозрил, что я что-то замышляю, и устроил сцену. Из-за этого у нас обоих были неприятности. И когда я продолжила лгать Пахану о том, что я украла, они потребовали, чтобы я вступила в братву, когда мне исполнится тринадцать.
Именно та ночь решила все мое будущее. В тот день я была связана с Сойером, братвой и русским синдикатом на всю жизнь.
Очевидно, что та ночь имела для меня большое значение, но я не понимала, почему Аттикус запомнил это. Или почему он заговорил об этом сейчас.
Я решила не вступать с ним в контакт. Мне не нужно было знать. Я не хотела знать.
Вопреки тому, что я решила, я услышала свой вопрос:
— Что насчет той ночи?
Аттикус ухмыльнулся мне.
— Это была подстава, Каро. Вся ночь. Ожерелье. То, что ты забрала его у меня. Пахан. Сойер тебя подставил.
— Каро, пойдем, — настаивал Гас.
— Мы должны вернуться, — эхом повторил Кейдж.
— Аттикус, о чем ты говоришь?
Его победная улыбка растянулась.
— Сойер подставил тебя, — сказал он медленнее. — Он подставил тебя перед Паханом, так что у тебя не было выбора, кроме как стать братвой.
— Это невозможно, — прошипела я, во мне закипал гнев. — Он сам едва ли был братвой. — Я вспомнила ту ночь, его совершенно новую татуировку…
— Это было их условие, Валеро. Он появился, беспризорный мальчишка, ищущий дом, с информацией об ирландском оружии. Волков сказал, что этого недостаточно. Они также хотели тебя. Если он хотел быть в братве, он должен был дать им шанс привлечь и тебя тоже. Конечно, он справился с этим гораздо быстрее, чем даже они могли предсказать, но он справился. Он отдал им оружие и в ту же ночь умудрился преподнести тебя на блюдечке с голубой каемочкой. И все это время ты думала, что оказываешь ему услугу. Это слишком хорошо. Ты не можешь выдумать это дерьмо.